— Дрейфовать здесь, к берегу не подходить! — с капитанского мостика приказал Саша.
Веник безнадежно покачал головой:
— Вы не знаете мою маму. Она не уйдет отсюда до следующего утра. Она не простит мне этого побега!
Но Веник ошибся. С берега вдруг поплыли самые ласковые и нежные звуки.
— Веничка, милый мой мальчик! — кричала Ангелина Семеновна. — Оглядись по сторонам!
Веник огляделся.
— Тебе не страшно? Ты не боишься?
— Боюсь… тебя! — крикнул Веник.
— Меня? Свою маму? Глупый ребенок! А воды… воды ты не боишься?
— Не боюсь!
— Честное пионерское?
— Честное пионерское!
— Значит, ты здоров? Совсем здоров?!
Нам ничто не грозило, и Саша приказал пришвартовываться.
Как только мы вылезли на берег, из шалаша с лаем выскочил, видно, хорошо отоспавшийся и потому, как никогда, бодрый шпиц Берген.
— Милая собачка! — сказала Ангелина Семеновна. Она с нежностью гладила Бергена, словно благодарила его за то, что он оказался не бешеным, а самым нормальным псом.
Потом она стала так же нежно и даже еще нежнее гладить своего Веника. Она смотрела на него так, будто он долго-долго не был дома и вот только что, минуту назад, сошел с поезда или с парохода.
— Как ты загорел за эти месяцы! — говорила Ангелина Семеновна, прямо-таки с любопытством разглядывая сына. — Как у тебя мордочка округлилась!
— Мама, при чем тут мордочка? — вдруг осмелев, сказал Веник. — Я же все-таки не шпиц Берген!
— Не сердись на маму. Ты очень хорошо выглядишь. И это, естественно, радует ее!
В самые трогательные минуты Ангелина Семеновна начинала говорить о себе в третьем лице. Я это еще в поезде заметил.
— Да, ты очень поправился. И как-то возмужал, окреп! И Саша тоже… — Ангелина Семеновна впервые ласково взглянула на меня. — В Москве вас просто не узнают!
А мне вдруг стало грустно. Слова Ангелины Семеновны напомнили мне о том, что дни стали уже заметно короче, что лето подходит к концу и что скоро мне придется прощаться с Сашей, с дедушкой, с Липучкой… И с этим плотом, качающимся на легких речных волнах, и с этим зеленым холмом… Я вдруг наклонился и поцеловал Бергена в мокрый шершавый нос.
Два письма
«Здравствуй, Шура!
Только что я вернулся из школы. Сдавал переэкзаменовку. В классе проверять работы не полагается, но я упросил Нину Петровну. И она проверила. Ясное дело, есть ошибки. Но мало. И Нина Петровна поставила мне четверку.
Мне бы не видать этой четверки, как ушей своих, если бы не ты, Шура. Спасибо тебе! Приезжай в будущем году обязательно. Построим новый плот и уйдем в далекое плавание. Понятно? Саша».
«Дорогой Саша! Мне стыдно писать это письмо. Но я все должен рассказать тебе. Всю правду! У меня ведь тоже была переэкзаменовка по русскому языку. Только я постеснялся сказать об этом. Ты вот не постеснялся, а я постеснялся…
И еще я про стихи наврал. Мало ли на свете Сашек Петровых! Вот какой-то из них и пишет стихи, а вовсе не я. Да ведь я теперь и не Саша вовсе, а Шура. Дома меня тоже так будут называть, потому что мама вдруг открыла, что я приехал из Белогорска „совсем другим человеком“. Не очень-то понимаю, что она этим хочет сказать…
Сегодня я сдавал переэкзаменовку. Получил всего тройку. А ты четверку? Но ничего! Ведь часто так пишут: „Ученик превзошел своего учителя!..“»
История эта случилась два года назад. Я сразу хотел записать ее. Но не решился: боялся насажать много ошибок. А сейчас вот записал.
Ни одной переэкзаменовки у меня больше не было. И у Саши тоже. Он, между прочим, этой зимой, на каникулах, приезжал к нам в гости, в Москву. А я теперь каждое лето езжу только в Белогорск.
