— Молодцы, молодцы, ребята!
А потом Клавдия Ивановна спросила, не устали ли мы и не пора ли нам домой. Она сказала, что наши матери, наверное, очень волнуются, что она сама мать и что будь она на месте наших матерей, так уж давно бы сошла с ума. Но мы все равно отказались уходить.
Тогда женщины сказали, что мы теперь справимся и без них, а они перейдут на другой «объект».
Было уже два часа дня, но мы решили, что обедать в лагерь не пойдем, а будем работать до вечера.
— Теперь нам все равно пропадать. А уж пропадать, так с музыкой! — сказал Андрей и снова взялся за носилки.
Потом Мастер перешел со своим молотком от стены к печке и приготовился ее разбирать. Но тут произошло событие огромной важности.
Мастер нагнулся над печкой и вдруг закричал:
— Ребята, сюда! Скорее!
Мы побросали носилки и подбежали к нему. Сначала мы не могли понять, в чем дело. Но потом, взглянув туда, куда смотрел Мастер, я увидел какие-то строчки, слова, написанные на белой штукатурке чернильным карандашом. В некоторых местах штукатурка немного открошилась, и слова трудно было разобрать. Но печка стояла как раз под уцелевшим куском крыши, и это спасло надпись от дождей и снега.
Вот что было написано на штукатурке крупными и какими-то очень круглыми буквами:
«К партизанам мы пробиться не смогли. Но одну фашистскую баржу все-таки потопили! Сейчас, ночью, нас с Бородачом окружили гестаповцы. Мы спрятались в развалинах этого дома. Бородач отстреливается. У нас есть одна граната. Оставим ее для себя. Прощайте, все товарищи, друзья! Да здравствует наша Родина!»
Внизу стояла подпись: «В. А.» И еще ниже: «20 марта 1943 года».
Несколько минут мы стояли молча. Потом Андрей дотронулся до своей головы: хотел, видно, снять шапку, да от волнения забыл, что мы все без шапок.
Потом он взял кусок кирпича и нацарапал на печке: «Место гибели героев открыто московскими пионерами 21 июля 1945 года».
— Это зачем? — спросила Зинка.
— Так нужно. Для истории, — объяснил Андрей.
— А ведь они… погибли… — сказала Зинка каким-то не своим, тонким-тонким голосом и стала тереть глаза.
— Погибли… — тихо подтвердил Андрей.
— Ребята! — воскликнул Вано Гуридзе. — Надо немедленно сообщить об этом! В райком и вообще всюду… Это ведь очень важное открытие!
— Никуда не надо сообщать раньше времени. Пока все должно быть в тайне, — строго сказал Андрей.
— Почему? — удивился Вано.
— Я еще сам не знаю почему, но так лучше. В тайне всегда лучше.
Мы все согласились с Андреем.
— Но печку могут разобрать по кирпичикам, — подумав немного, сказал Мастер. — Не заметят надпись — и разберут. А разве это — дело?
Андрей почесал затылок. («Побрел за мыслями!» — как говорит Катя.) Потом он схватил кусок фанеры и нацарапал кирпичом: «Печку трогать запрещено». И еще приписал внизу: «Из специального решения горисполкома».
— Так будет верней, — объяснил он.
Фанеру установили на самом видном месте.
День уже кончался. Посовещавшись, мы решили возвратиться в лагерь.
Мы все время думали о гибели двух неизвестных нам героев. Вспоминали каждое слово, которое было написано на печке чернильным карандашом, вспоминали те крупные, круглые буквы…
И мы совсем забыли о том, что ждет нас в лагере.
Только проходя через заросли кустарников и увидев знакомые белые дома, я заволновался. А вдруг в лагере переполох, все бросились искать нас, среди вожатых паника? Но ничего подобного почему-то не было. Ребята спокойно готовились к ужину, мыли руки. Мы посмотрели друг на друга и теперь только заметили, какие у нас грязные лица, руки, рубашки. Надо было сейчас же умыться. Мы побежали к умывальникам.
Никто не интересовался, где мы были. Это было даже обидно!.. Мимо нас прошли Катя, Сергей Сергеич и не обратили на нас никакого внимания. Неужели не заметили нашего исчезновения? Не может быть!
В комнате нас ждал Профессор. Он встретил нас очень странно: не смотрел нам в глаза и все время поправлял очки на носу. Профессор сказал, что Сергей Сергеич не ругал его, а только сейчас же отослал в лагерь. Но, когда сам Сергей Сергеич вернулся в лагерь с воскресника, он позвал Профессора к себе и долго разговаривал с ним.
— А про нас-то он выведывал? — спросил Андрей.
— Нет, ничего не выведывал.
— Совсем ничего?
— Ничего, — ответил Профессор, но каким-то странным голосом.
Мы не стали больше расспрашивать его и побежали в столовую.
А самое удивительное случилось вечером. На вечерней линейке перед спуском флага на середину площадки вышла Катя и, обращаясь ко всем пионерам, сказала: