Жалко мне стало моего давнего друга. Такой веселый, звонкий, говорливый — и на тебе: замерз!
Погоревал я про себя и пошел вниз по оврагу, к реке.
Иду, а сам нет-нет да и послушаю не журчит ли под снегом?
Очень уж мне хотелось, чтобы ручей до реки добежал… Нет, не журчит.
Еще пройду десяток шагов, еще послушаю. Нет, не журчит.
Вот и река. Сковал ее мороз крепким льдом, покрыл белым саваном. Не видно, не слышно ее под снегом.
Спустился я на лед, пошел вдоль берега. Вот тут, по этой впадинке, мой ручей в реку впадает. Снежный козырек над обрывом навис, ледяными наплывами все намертво сковано.
Тишина.
Но что это? Словно голос синички-теньковки часто- часто выговаривает:
— Теньк-теньк-теньк…
Но не птица это, не синица, а мой ручей выбрался из- под снега, пробился сквозь ледяные надолбы, тоненькой струйкой падает в еле приметное оконце — полынью на реке и будто радостную песню поет. Вот он, мол, я. Добежал!
ЛИСТЬЯ
Первые дни отпуска пролетели незаметно.
Трогательная забота матери, встречи с друзьями детства — все это радовало майора, волновало, наполняло душу сладким хмелем полузабытых воспоминаний.
Но потом его как-то исподволь охватила безотчетная тоска. Дома сидеть скучно, друзья заняты на работе. Он бесцельно бродил по городу, с тревогой думая, что впереди еще целая неделя.
Однажды поутру он забрел в городской парк. Прямые, уходящие вдаль аллеи были пустынны. Лишь кое-где на скамейках судачили старушки да из зарослей орешника доносился бойкий пересвист синиц.
Майор бездумно шел по аллее. А над ним желтыми, багряными, оранжевыми красками бушевала золотая осень.
Раскидистые клены будто нехотя роняли на дорожку, на скамейки влажные от ночного тумана листья. Майор машинально собирал их. Когда в его руке оказался большой букет, он прижал его к груди, остановился, будто припомнил что-то.
Это было словно вчера.
…Пятнадцать лет назад они шли с Наташей по этой же самой аллее. Он украдкой от прохожих срывал с кленов желтые листья. А она, мягко придерживая его, укоризненно шептала:
— Не надо, Алеша. Ты же не маленький. Ведь ты уже лейтенант.
Набрав полный букет листьев, он предложил его Наташе.
— Не возьму, — решительно отказалась она. — Говорят, желтый цвет — к измене…
Сейчас Наташа далеко-далеко, на востоке, в маленьком городке, который давно уже стал для нее и для майора родным. Поехать в отпуск вместе с мужем она не смогла.
Наташа — учительница, а в школе уже начались занятия…
Листья медленно падали на дорожку. Майор затуманенным взглядом следил за их полетом.
Неожиданно он повернулся кругом и зашагал к выходу из парка. В руке у него был букет кленовых листьев. Он шел быстро, размашисто, как привык ходить в солдатском строю.
Вот и родительский дом в три окошка.
— Мама, — сказал он, переступив через порог, — мама, собери мне чемодан. Ты прости, мама. Я завтра уезжаю.
Кажется, она поняла.
Ведь и тогда, пятнадцать лет назад, в такой же осенний день, когда ее сын пришел со свидания с любимой девушкой, в руках у него тоже был золотой букет кленовых листьев.
ЛЮБИТ — НЕ ЛЮБИТ
Иду ромашковым лугом. Белым-бело вокруг. Сонные шмели лениво копошатся в цветочных венчиках, сыто, умиротворенно гудят. Липкие нити повилики цепляются за ноги. Где-то в дальнем березняке насвистывает иволга.
Густым медовым настоем тянет с клеверного поля.
Да, здесь ничего не изменилось, все осталось таким же, каким было восемнадцать лет назад, в мой первый лейтенантский отпуск в родные места.
Я беру в руки ромашку и медленно обрываю лепестки любит — не любит, любит — не любит…
Не любит.
Точно так же нагадала мне ромашка и восемнадцать лет назад. И — чего только не бывает в молодости! — я поверил белолепестковой гадалке и ничего не сказал ей, школьной моей подруге, самой звонкоголосой и ясноглазой среди своих сверстниц.
Уехал, трусливо бежал от нее и от самого себя.
И вот сегодня я снова в родных краях, снова встретил ее, красивую, рано поседевшую, с почти взрослой дочерью, и прочел, вернее угадал в ее глазах невысказанную боль.
Уж теперь-то я твердо знаю, что эта боль будет самой справедливой расплатой за мое мальчишеское легкомыслие, за то, что доверил когда-то свое счастье ромашке-гадалке.