– Ходовая часть накрылась, – сообщил прибывший техник после нескольких безуспешных попыток завести машину.
– Само собой, – согласился я, – у меня уже все накрылось.
8
«ГАВ!» – СЛОВО ИЗ ТРЕХ БУКВ
Я был, конечно, здорово запуган Майклом Котом, но вот не принял ли этот испуг форму паранойи? Такие сомнения преследовали меня, когда я решил записать весь наш разговор на листке бумаги. Я так себе воображал, что если я вдруг пропаду, если вдруг со мной что-нибудь случится, то никто не будет иметь ни малейшего представления, где меня искать, если я не оставлю хоть какого-то письменного свидетельства.
Я сидел за столом и смотрел в окно, наблюдая за бодрым краснорожим субъектом в кепке газовщика, отключающим меня от централи. Миска с «Чириоуз», которые я собирался съесть на завтрак, казалось, суммировала мои перспективы: точно обломки кораблекрушения плавали передо мной круглые нули колечек для завтрака…
– Ах, – сказал Пучок, принимая асану, которую йоги называют позой спускающейся собаки, и поглядывая на поставленную перед ним миску с едой. – Вытяните конечности, дабы изгнать грязные наносы ночи!
Я так и не понял, что он хотел этим сказать.
Рядом с миской лежал листок бумаги формата А4, на котором было начертано: «Признание Д. Баркера». Звучало высокопарно и одновременно устрашающе, почти как завещание, так что я перечеркнул эту эпитафию и красивым почерком вывел следующее: «Информация о криминальных сношениях мистера Тиббса и Д. Баркера».
Затем, немного погодя, я изменил «сношения» на «взаимоотношения» и описал всю схему авантюры, перечисляя до последнего пенни все, что удержалось в памяти, указав на предложенную мне мзду и размер нелегальной прибыли, которую мой предполагаемый компаньон собирался беззастенчиво прикарманить.
Этот листок попадет к моим адвокатам, которые будут исполнять мою последнюю волю, фантазировал я далее. Таким образом, Тиббса ждали большие неприятности. Я сообщу ему, что предпринял для очистки совести, и, как знать, может быть, это удержит его от необдуманных шагов по отношению ко мне.
Посмотрим на светлую сторону событий, решил я, глядя в тарелку. Никаких «нулей», это просто маленькие спасательные круги, которые плавают в молоке, крошечные островки надежды.
Пучок вышел из асаны «собака на спуске» и шагнул вперед, чтобы превратить в кварки свою пищу. Кварк – элементарная частица на субатомном уровне, которая перестает существовать еще до того, как реально появляется. То же самое происходило с псом: граница между намерением поесть, самим процессом еды и его финалом была определима, вероятно, только в какой-нибудь засекреченной швейцарской лаборатории молекулярной физики.
Я поставил свои хлопья перед псом, как только он убедил меня, что такая еда «полезна для повышения шерстистости».
– Харч здесь, конечно, не тот, что у Люси, – заметил он со всесокрушающей собачьей искренностью.
– А что было у Люси? – спросил я.
– Стейк, курятина, ветчина и еще такие странные колбасные рулетики, – сказал Пучок.
– Что-нибудь еще?
– Да нет, больше ничего особенного. Джим угостил меня странной печениной и остатками со своей тарелки, – признался пес в заключение своих гастрономических откровений.
– Кто такой Джим? – поинтересовался я. – Я ничего не слыхал о Джиме, почему о нем прежде никто не упоминал, что еще за черт такой этот Джим?
– Фас на вас! – рявкнул пес. – Такой мускулистый тип. Усатый и сильно пахнет лосьоном после бритья.
– А что он делает у Люси?
– Он не «делает» – он действует, – конфиденциально поправил пес. – Кокетничает напропалую.
– Это как?
– А вот так. Возьмет кусочек курицы, держит так, чтоб мне было не достать, и дразнит. Ишь, куриный кокетник.
– Ну и что?
– Ну, и тогда я встаю на задние лапы, принимаю вашу «человеческую позу», а он поднимает мясо еще выше. В общем, приходится даже подпрыгивать. Вот так с ним и танцуем.
Я вперил взгляд в небеса.
– А что у него за отношения с Люси?
– Она дает ему еду. – При слове «еда» пес учтиво склонил голову набок, отдавая дань самоотверженности Люси.
– И все?
– Еще поит, – присовокупил пес, явно довольный, как будто справился со всеми ответами на вопросы теста.
Такая ситуация с собаками: то они несут полный бред о каждом попавшемся предмете, когда их не спрашивают, а в ответственный момент из них приходится вытягивать информацию клещами.
– Между ними есть… э-э-э… какие-нибудь отношения?
– Еда и питье задаром! – воскликнул пес. – Вот это, я понимаю, отношения! А ты как смотришь на это, приятель?
– Они целовались? – уточнил я.
– Регулярно, – ухмыльнулся пес.
Я подумал, уж лучше бы она занималась этим не дома. У меня отчего-то защемило сердце. Я чувствовал странную неловкость, и в то же время эти расспросы казались мне предательством по отношению к Линдси.
– Как думаешь, она любит этого Джима? – спросил я.
– О да, – откликнулся пес, – но не так, как я – тебя. А ты меня любишь?
Я потрепал его за ухом.
– Очень.
В самом деле, как быстро все случилось. Я о наших с псом взаимоотношениях.
Я почувствовал, как внутри поднимается тепло, и устыдился. У меня была собака, которая любила меня, у меня была Линдси, которая все время твердила, что без ума от меня, глядя мне в глаза. Собаке заглянуть в мои глаза было значительно труднее, и поэтому он чаще тыкался носом в колено.
Мы с Линдси редко говорили друг другу: «Я люблю тебя», обычно – надрывно звенящее «я от тебя без ума». Это «я люблю тебя» всегда давалось мне с особым трудом, впервые я сообщил Линдси о своих чувствах в таких словах через год и три месяца после начала нашего знакомства. В тот момент зазвонили колокола, извещавшие о наступлении Нового года.
Казалось, я мог говорить подобные вещи лишь по большим праздникам, когда на поверхность всплывают фантазии, а ум, напротив, тонет в алкоголе.
В дверь постучали. Выбравшись в коридор, я обнаружил на полу конверт, по виду очень дорогой. На нем стояло мое имя, но адрес был написан неправильно.
Из вскрытого пакета выкатилась игорная фишка на 500 фунтов стерлингов. Я повертел ее в пальцах, она магнитом притягивала глаза, как колбаса притягивает собаку. Жизнь – это, в сущности, «однорукий бандит», подумалось мне в этот момент. Чем дольше играешь, тем больше увлекаешься. Потом я заглянул в конверт. Там была еще записка, небрежным почерком было нацарапано: «Морковка». Понятное дело, «для ослика». Что дальше? Очевидно, дубинка, если морковка не поможет. Я положил фишку в карман брюк, одел ошейник Пучку и вышел из дома.
«Что же это такое, – призадумался я во время прогулки, когда мы шли на свидание с Линдси по приморскому бульвару, – что может заставить тебя полюбить так быстро?»
Наверное, пес разбудил во мне какие-то отцовские качества. Дело не просто в привязанности и не в том, что я за него, прирученного, в ответе… Впрочем, стоило расспросить об этом собаку.
– Ты сказал, что любишь меня, – заметил я, когда мы приближались к лотку с мороженым. Там было фисташковое, мое любимое. Пес трусил рядом, преданно посматривая на меня.
– О да, – живо откликнулся он.
– За что?
– Вы такой добрый, – сказал пес, слабо кивнув головой. – Простите меня, – кашлянул он, – голова немного кружится от голода.
– Ты же завтракал только что, – напомнил я.
– Это когда?
– Утром.
– Ну, если вы так считаете, – сказал он, хмурый, как понедельник, – тогда…
– Завтракал-завтракал. И еще прикончил мои хлопья.
– Разве это еда для собаки? Хлопья… – обиженно заявил Пучок.
– А что же еще, если не еда?
– Тоже мне еда, – фыркнул пес. – Состоит из одних дырочек, а потом они в животе собираются в одну большую дырку. Ничего удивительного, что я все время голоден.
– Но ты еще слопал полбанки собачьих консервов, – напомнил я неоспоримый факт.