Начать кампанию я решил в конце сентября. Англичане, включая самых инициативных и предприимчивых, не осознают, что лето кончилось, и они уже вернулись к работе, раньше начала октября, когда, заглядывая в зеркало, обнаруживают, что загар уже начинает выцветать. Эта небольшая отсрочка нам не повредит, решил я.
В это время меня преследовала фантастическая удача. Благодаря деньгам, выигранным в покер, я уже начал выкупать заложенную квартиру, так что не терял надежды в скором времени подняться до такого уровня благосостояния, когда смогу вторично сделать предложение Линдси.
Мой успех в игре, мое фантастическое везение явилось следствием того, что я стал играть в более перспективных местах, а также не в последнюю очередь это было связано с переменой тактики игры.
Карточный «талант» Пучка привязал бы к нему любого, но любил я его не за деньги. Думаю, его энтузиазм был самым привлекательным качеством. Трудно было найти в мире вещь, по поводу которой он не проявлял бы неуемного восторга.
– У тебя что-то в сумке! – радостно пыхтел он, стоило мне прийти домой с парой новых «си-ди».
– Вряд ли тебе это понравится, – отвечал я. – «Карпентерс» не в твоем вкусе.
– Все, что в сумке, в моем вкусе, – заявил пес. – Сумка – единственная вещь в мире, в которой можно быть уверенным. – И он принялся обнюхивать новинку.
– Стирка! – орал он, когда я выгребал содержимое корзины для грязного белья. – Как это здорово! Стоит ему там повертеться, и белье начинает пахнуть совсем по-другому. Прямо какая-то магия.
– Тебе же всегда нравились запахи позабористей. Вот уж не думал, что тебе по душе «Персил».
– Мне по душе все интересные запахи, – с воодушевлением заявил Пучок.
– Но машина упрощает запах. Разве не так?
– Но сначала она его крутит! – отвечал пес с непостижимой собачьей логикой.
Где-то в это время я стал видеть сны. Банальная вещь, в общем-то. Мне снилось, что я нахожусь в коридоре, полном дверей, что-то очень похожее на фильм «Матрица. Перезагрузка». Откуда-то издалека доносится лай Пучка, что само по себе было непривычно: я слышал лай вместо слов. И, тем не менее, ничуть не сомневался, что это Пучок, а не какой-нибудь другой пес. У меня была стопроцентная уверенность, какая бывает только во сне, что он находится за одной из дверей, и все же я не открывал ни одной из них. Я как будто стоял перед выбором – по какому пути пойти, но чувствовал абсолютную неспособность на что-нибудь решиться. И даже не знаю, почему так происходило.
Затем мне стали сниться совершенно непонятные вещи, которые трудно интерпретировать. Например, я знал, что где-то есть колеса, хотя я не видел их, но отчего-то был уверен, что они там есть, потом откуда-то всплыл загадочный номер М345667, за ним еще несколько букв, которые на самом деле не были буквами, и цифры, которые не были цифрами.
Проснувшись однажды посреди ночи, я увидел, что Пучок сидит возле моей кровати и озабоченно меня разглядывает.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
– Да, – ответил я.
– Ты разговариваешь во сне.
– Я видел сон, – вяло отозвался я. – А что я говорил?
– Линдси. Ты повторял ее имя много раз.
– Странно. Ее-то как раз там и не было.
– «Точно пес, он охотится в снах», – процитировал Пучок. – Это Теннисон. На самом деле он был стаффордширским бультерьером. Все поэты «Озерной школы» были собаками, потому что ходили на прогулку к озеру. – Он смущенно сморщил лоб. – Я тоже видел сон, – признался он.
– О чем?
– Я бежал по пляжу за мячиком.
– В самом деле?
– Так оно и было. Что это означает?
Как и пес, я терялся в догадках.
Было десять утра хмурого, облачного понедельника и я как раз заканчивал с рекламными объявлениями о продаже Чартерстауна, когда позвонила Линдси – вся в слезах.
Пучок был в конторе со мной, под неусыпной опекой Люси и остального персонала. Сотрудники и клиенты от него прямо-таки не отлипали. Я отсел подальше от этой угодливой суеты, которой сопровождается появление на скучной работе ребенка или животного, что развлекает всех необыкновенно. Итак, я сидел в гордом одиночестве, помышляя о покере и выигрышах – прошлых и предстоящих. Ощущение опасности неизбежно со временем сходит на нет. Начинаешь становиться нахальным и вместо передвижения по улицам короткими перебежками, от покрова одного фонарного столба к другому, принимаешься разгуливать с важным видом и развязно заявлять встречающимся на пути подозрительным личностям: «Ну, подойди, попробуй», потому что совершенно уверен, что они не подойдут. И тут зазвонил телефон.
Это была Линдси, и она рыдала.
Мне приходилось прежде видеть Линдси в слезах – на маминых похоронах, например, – но то были слезы смирения. А сейчас Линдси рвала и метала, что еще более странно, потому что я никогда не давал ей повода рвать и метать.
– Дэйв! – кричала она. – Это ужасно! Мне угрожают!
– Что?
– Утром у меня был пациент. И пока я с ним занималась, он стал меня шантажировать.
Линдси уже, в общем-то, успокоилась насчет Тиббса, особенно после того, как я купил полный набор чехлов для сидений ее «Клио», после чего она бросилась мне на шею с признательным криком: «Папочка!», вырвавшимся у нее в момент поцелуя.
Однако я заметил происходившие в ней перемены, с тех пор как она узнала о несостоявшихся отношениях с Котом. Любой другой, кто не знал ее настолько хорошо, мог подумать, что у нее начался новый этап в жизни.
За эти полтора месяца, которые прошли после переговоров с Тиббсом, мы побывали в Лондоне больше раз, чем за предыдущие четыре года. Мы ходили в рестораны и театры, бары и картинные галереи, и это было здорово, особенно когда я купил видеомагнитофон, в котором мог разобраться, и даже умудрился записать «Большого брата».
Мы заказывали чай в отеле «Ритц», что даже меня, карточного игрока с моим нереальным отношением к деньгам, заставило взглянуть на деньги реально. Мы видели виртуоза карточной игры Джоба Филлипса, прозванного Иовом за свое легендарное терпение. Да, он работал коридорным в гостинице, но я знал, что он вернется, он просто ждал своего часа, у него не было другого пути.
Мы сняли номер, который обошелся как раз в сумму, потраченную мной за четыре последних отпуска, и занимались любовью, используя в качестве ложа безумно дорогую антикварную мебель.
– Скажи, разве не здорово? Давай всегда так жить, – сказала тогда Линдси.
– Собаку сюда не пустят.
– Ты и твоя собака, – сказала она, – достали меня. – Она слегка вышла из себя, обнаружив фото пса в моем бумажнике. Ее фото там тоже было, так что грех жаловаться. Может быть, это немного чересчур, но снимок Пучка я носил с собой, чтобы заказать псу карточку для проезда по железной дороге. Мы с ним поспорили, что человек, который будет оформлять карточку, не заметит, что выписывает ее для собаки.
Железнодорожный кассир поставил печать на фото без вопросов, затем сказал:
– Послезавтра возвращаетесь в Баркинг, не так ли? – что рассмешило нас необыкновенно.
На период лондонских похождений Пучок был сдан под опеку Люси, к чему отнесся как к развлечению. Они смотрели старые фильмы, и время от времени она спрашивала, не хочет ли он еще сосисочку, на что пес неизменно отвечал, что самую маленькую, пожалуй, да, он проглотит, если она смажет ее майонезом, чтобы лучше проскальзывала в желудок.
Однако я был далек от всех этих мыслей, когда Линдси поведала мне историю, как, оставшись с глазу на глаз с новым клиентом и занимаясь довольно проблемной мозолью, услышала угрозы в свой адрес.