Временами отец становился крайне серьезен, что-то явно запало ему в голову. Несмотря на свою бережливость и постоянную экономию на всем, он вдруг предложил выпить.
– Пинту «Гиннесса» в таком случае, – сказал я, скрывая свое удивление.
– Сынок, если со мной что-то случится, – сказал он, возвращаясь от стойки бара и вручая мне мою кружку, – обещай, что присмотришь за матерью.
Мама. Когда доктора сказали, что она обречена, я подумал, что это диагноз с медицинской, а не с философской точки зрения. Ведь все мы обречены, все мы рано или поздно… не так ли? Кончина моей матери растянулась на десять лет. Десять лет не такой уж большой срок, но какой смысл выносить человеку смертный приговор, если ему предстоит еще столько прожить?
Тогда было только начало болезни, мы еще не успели установить на ступеньках крыльца рельсы для инвалидной коляски.
– Обычно мужчины делают это лишь один раз в жизни, – говаривал он матери, в очередной раз, перенося ее через порог.
– Вот уж не думала, что болезнь может внести в жизнь столько романтики, – отвечала на это мама.
Вот почему на отца свалилось такое сентиментальное настроение, вызвавшее появление фразы: «Если со мной что-нибудь случится…»
– Не раскисай, отец, – сказал я.
– Нет, я серьезно, – сказал он. – Мне надо, чтобы ты пообещал.
– Надо?
– Да, очень.
– Тогда я обещаю.
– Кроме нас с тобой, у нее больше никого нет. Если не станет меня, она целиком и полностью будет зависеть от тебя, и я хочу быть уверен, что ты не бросишь ее.
Самые твердые обещания – это те, давая которые мы уверены, что нам никогда не придется их исполнять. Отец был одним из самых здоровых среди известных мне пенсионеров и на трассе мог дать сто очков вперед сорокалетним членам велосипедного клуба. Так что я за него не беспокоился.
– Успокойся, я ее не брошу. Да и как я могу бросить собственную мать? Пап, я хочу, чтобы ты был во мне уверен. Ты ведь тоже временами был мне как отец родной.
Он рассмеялся.
– Как отец родной, – повторил он. – Но знай, если ты, как последний подонок, забудешь про свою умирающую мать, я и с того света тебя достану.
– Тебе не придется этого делать. Во-первых, ничего с тобой не случится такого, что ты там себе нафантазировал, и, во-вторых… – Тут я замялся, поскольку слово «любовь» не имело хождения у насквозь ироничных членов нашего семейства. – Во-вторых, я люблю ее, а с любимыми не расстаются.
– Молодец, – сказал отец, сильно надавив на ручные тормоза сентиментальности, чтобы не выдать охвативших его чувств. – Возьми-ка мне в честь такого события еще пинту «Brew XI». Да, и скотч с яйцом.
К несчастью для нас обоих, на обратном пути мы напоролись на мистера Кабана, которому настолько вскружила голову обсуждаемая по мобильному сделка, что он не мог, как следует управлять своим БМВ третьей серии.
Отец погиб у меня на глазах, машина сбила его рядом с цветочным ларьком, стоявшим на обочине. Цветы, оставленные на обочине в память о его гибели, были куплены в этом же ларьке, что несколько смущало нас, но не продавца, который из нашей беды извлек лишь выгоду. «Как можно узнать танцора по танцу?» – сказал Уильям Батлер Йейтс. Примерно в такой же ситуации, только более удручающей, оказались и мы.
Тут была и моя оплошность. Я тоже был виноват в том, что случилось. Общество отца начинало утомлять, к тому же я спешил на свидание с девушкой, которую постоянно провожал с работы домой. Не то чтобы отец утомил меня из-за того, что мы с ним так долго общались, – нет, я мог бы проводить с ним и больше времени, не ощущая скуки. Но именно из-за спешки я свернул на двухполосную трассу, вместо того чтобы добираться домой по второстепенным и проселочным дорогам. Отец заметил, что я спешу и переживаю по поводу свидания, на которое нельзя было опоздать, но он любил меня и поэтому простил мою торопливость и умер.
Видимо, все произошло именно так, как он и предчувствовал. Отец видел, что некоторые водители разговаривают по телефону за рулем, и всегда говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он, верно, предсказал свою смерть, как и многое, предсказывал в жизни. Отец всегда оказывался прав. Спорить с ним было бесполезно. Мать хотела заказать на памятник надпись: «Так он нам и сказал», на что священник после непродолжительной борьбы согласился.
Друзья заметили, что за этим горьким юмором скрывается глубокая скорбь.
– О том и речь, – ответила мама. По-прежнему передо мной этот переход от одного к другому, от живого к неживому – люди, атомы, силы «кинеза», жизни.
И отец. Он лежал в этом жутком розовом велосипедном топе, который мать заказала ему по каталогу. Он терпеть не мог эту майку, однако носил, чтобы сделать маме приятное.
Мелких деталей аварии я не помню, помню только, как стою на обочине, рядом что-то лопочет Кабан – не то, оправдываясь, не то, обвиняя, а я рассматриваю свои руки, не понимая, как меня еще может волновать нечто мирское.
Потом меня охватило чувство, что я постепенно, ступень за ступенью, поднимаюсь в космическое пространство. Так ребенок-фантазер мог бы написать свой адрес: Дэйв Баркер, обочина Нижней дороги, Западный Суссекс, Англия, Британия, Европа, Мир, Солнечная система, Млечный Путь, Вселенная. Не думаю, что когда-нибудь я смогу вновь испытать те же чувства.
– Жизнь продолжается, – сказал матери священник.
– Но не для Джорджа, – ответила она. Жизнь в самом деле продолжалась. Невесть откуда появившаяся «скорая» поспешно увезла отца с места аварии. На меня это произвело впечатление какой-то суетной торопливости и бесцеремонности перед лицом смерти.
– Отойдите с дороги, – сказал полицейский. – Здесь опасно.
Но вместо этих слов я услышал другие, укрывшиеся за ними: «Думается, Бог на этом с тобой еще не покончил, наверное, он еще не добрался до тебя как следует».
Посидев еще немного возле «Сэйнсбери» в ожидании Кабана, я обратил внимание на стоявший прямо передо мной знак. Он извещал, что парковка предназначена только для покупателей. Мне, законопослушному члену общества, стало вдруг неудобно, как бывало уже множество раз. И внезапно я разозлился на свою дурацкую законопослушность. Почему я должен придавать значение таким пустякам? Какое мне дело до того, считаюсь я покупателем или нет? Да, я могу сказать, что дожидаюсь жену, которая пошла за покупками, – но мы же честные, Баркеры, мы никогда никого не обманываем. Лишь один представитель этого семейства позволяет себе – даже не лгать – только блефовать за карточным столом. Или эта чрезмерная законопослушность проникла в меня, угнездилась там вместе с трусостью и неспособностью к решительным действиям. Может быть, Линдси права с этим своим «цыпленочком»?
Все же я решил вернуться в универсам, взять какую-нибудь ерунду на случай, если ко мне кто-нибудь придерется.
Тут была даже не трусость, а просто предрассудок. Ну кто, в самом деле, мог ко мне прицепиться? Какой-нибудь прыщавый молокосос, сборщик тележек, или, напротив, старик – подбиральщик упаковочного мусора? Скорее, второй – старики, как известно, особенно чтут законы и любят вразумлять тех, кто их самих моложе.
А может, и я уже старик в своем законопослушании? Может, это старость души, что я так верен обещаниям, так бесконфликтен с окружающими, так неспособен к переменам в жизни?
Но тут мои размышления были прерваны появлением Кабана. Он вышел из раздвигающихся стеклянных дверей, толкая перед собой загруженную продуктами тележку, и направился к своей машине, болтая о чем-то по дороге с очень бледной женщиной, вероятно женой. Затем он сел в свой БМВ, уже седьмой серии, – видимо, дела у Кабана шли неплохо, – и уехал. Вот и все.
Я тупо поехал назад, стараясь больше об этом не думать. Дело в том, что, продолжительное время, работая агентом, постепенно учишься носить маску. Иначе можно запросто потерять клиента – если путать деловые отношения с личными. А подавленность, беспокойство, страх и неприязнь должны остаться за дверью. Так что, находясь на публике, я храню публичное лицо.