Птица скрылась в ветвях.
– Bay! Как я люблю, когда она так делает! – порадовался Пучок.
Задрав голову, я попытался отыскать в вышине сороку. Неужели она принесла на хвосте несчастье? Не уверен, но мне показалось, что она нагло усмехается, глядя на меня из ветвей.
20
УДВОЙ СВОИ ДЕНЬГИ
Мы договорились встретиться с Линдси вечером на ее квартире. Пес гостил у нее – сидел в клетке-переноске, в так называемом «собачьем доме», хотя домом его ни одна собака, даже самая сумасшедшая, считать не станет, так что я отвез его к Люси, которая устраивала нечто вроде вечеринки в обеденное время.
Квартиру Люси снимала в старом квартале возле железнодорожной станции Ворсинг. Она немало потрудилась, чтобы сделать это место своим: выкинула старую мебель, развесила по стенам самолично сделанные черно-белые снимки панорамы побережья, а над камином, вставив в раму, поместила фотографию Пучка в полете, выхватывающего мяч из моей руки по команде «прыгай!». Помню тот дико ветреный день, волосы у меня развевались, спутавшись в нечесаную гриву, точно у друида, которого изгнали из священной рощи, чтобы он привел себя в порядок, прежде чем предстать пред светлы очи языческих богов.
– Большой воздух! – восхищался Пучок. Эти слова он произнес после ухода – прискорбный результат того, что я позволил ему поздно вечером смотреть мотокросс по телевизору, по пятому каналу.
– Великолепный снимок, – заметил я Люси.
– Легко снимать звезд, – ответила она, почесывая Пучку лоб.
– Проклятье! – прохрипел пес. – Что еще за снимки?
Я попытался объяснить ему, но бросил эту затею, не окончив спора о том, возможно ли, чтобы он находился в маленькой коробочке, когда он точно знает, что стоит передо мной.
Я был наспех представлен паре, носившей имена Дейв и Петра. Джим, естественно, тоже был тут как тут. Люди за столом, освещенные приятельскими чувствами и сиянием свечей. Вот он, мир, частью которого мне следовало бы быть, подумал я.
Люси проводила меня до дверей.
– Он может оставаться у нас хоть до послезавтра, если хотите.
Это «у нас» сорвалось с ее губ, как шар, брошенный на боулинговую дорожку. Я просто не имел права желать, чтобы она оставалась одна, не встречалась с другими мужчинами, ведь у меня самого не было по отношению к ней серьезных намерений.
– Я вам позвоню, – пробормотал я.
– Идет, – откликнулась Люси. – Да и сами заходите как-нибудь на обед.
– Было бы неплохо. Возможно, вы пригласили бы и своих друзей.
– Или не пригласили бы. – Она вопросительно подняла брови и потом легонько пожала мою руку. Об ногу потерлась лохматая щетка, посмотрев вниз, я увидел присоседившегося к сцене прощания Пучка.
– Ведь, правда же, с ней здорово? – заявил он, прежде чем вернуться в гостиную к столу. Затем я услышал его обращение к гостям: – Ну, кто сегодня похвалит меня лучше всех? Этот вечер позволит нам быть экстравагантными, леди и джентльмены, поскольку я чувствую, что открыт для лести.
– Пока. – Я клюнул Люси в щеку и направился к машине.
А еще через полчаса передо мной замаячила дверь квартиры Линдси. Я догадывался, что последние новости приведут ее в небывало хорошее настроение, но что-то удерживало меня от того, чтобы сразу сообщить ей приятное известие. Мобильный я отключил после звонка Кота, который вывел меня из себя, и никакими силами не мог заставить себя включить его снова.
Вечер выдался теплый, и я не стал надевать пиджака. Я позвонил в дверь и обратил внимание, что жимолость у ее окна в цвету, и сладкий запах окутал меня, заставив подумать, что, может быть, все не так уж и плохо, надо только пережить это трудное время. Под навесом крыльца я приметил птичье гнездо, потом еще одно.
Вот ведь, живут же птахи у нее на самом крыльце, а Линдси их не гонит, потому что любит всякую живность. Это просто у них с Пучком возникло непонимание. Со временем, как знать, может быть, все и уляжется.
– Детка, слава богу, я так беспокоилась, как ты? – Она была в ночной сорочке, но ссадина все еще оставалась искусно замаскированной тональным кремом, так что ее даже невозможно было заметить.
Мы обнялись и поцеловали друг друга.
– Я тут провернул одно дело, – сказал я после того, как наши губы разомкнулись. – Так что теперь все будет хорошо, можешь не волноваться. Я сделал все, как они хотели. Скоро мы станем богаты, и собаки тоже станут богаче, правда, не настолько, как могли бы.
Линдси как будто забыла и про свою ссадину, и про все, что с ней случилось. Она набросилась на меня с объятиями.
– Я так счастлива! – восклицала она. – О, фантастика, давай же заходи скорее!
На кровати ее были разбросаны журналы «Интерьер Дизайн» – для тех, кто хочет внести красоту и удобство в свой дом.
– У нас есть деньги, у нас есть деньги, – непрерывно щебетала она, как птица, приветствующая весну. – Мы будем купаться в деньгах. – Линдси закружилась по своему белому ковру, будто ей только что сообщили, что она выиграла главный приз лотереи. – Да! – вдруг воскликнула она и остановилась. – У меня тоже есть для тебя сюрприз! – Голос ее дрожал от радостного волнения.
В руках у нее я ничего не заметил. Однако она стояла, упирая руки в бока и загадочно улыбаясь.
– Да? В самом деле?
– Ты что, ничего не видишь?
– Ах, да, да, да…
Из-под ночной сорочки проглядывал полный комплект сексуальной «упряжи»: с чулками-сеточками, подвязками, псевдотрусиками и корсетом, переходившим в лифчик, упруго поддерживающий грудь, – в общем, было заметно, что она готовилась к встрече…
Линдси отлучилась на кухню и вернулась с бутылкой «Вдовы Клико» и двумя бокалами для шампанского, напоминающими прозрачные флейты.
– Ну, что ты замер с лицом, как отшлепанная задница, – сказала Линдси. – Сделку надо спрыснуть. Ты сделал это и теперь можешь наслаждаться содеянным.
Она была права. Поздно давать задний ход, жизнь есть жизнь.
– Раздевайся, – продолжала она каким-то эротично-грудным голосом.
– По-моему, ты это могла бы сделать за меня.
– Собачья шерсть… – деликатно напомнила она. – Ты же не хочешь, чтобы она осталась у нас на кровати…
Потом мы занимались этим не только на кровати, но и на полу рядом с вазой, из которой торчал бамбук (что было довольно неудобно), и наша страсть не знала пределов.
Закончили мы совершенно по-собачьи, в своей излюбленной позе: перед ней был ковер, а передо мной ее страстно извивающаяся спина.
После чего я снова разлил вино по бокалам, и мы, обессилевшие, лежали на коврике под овечью шерсть, который я купил ей на свой первый крупный выигрыш. Это был, конечно, нищенский подарок, но я суеверно предполагал, что, если я куплю что-нибудь более дорогое и стильное, богиня карт посчитает, что я не на то трачу деньги, и отвернется от меня.
По неведомой причине я вдруг вспомнил свой сон о дверях, а также сон, который пригрезился псу.
– О чем ты мечтаешь, Линдс? – спросил я, вперившись взглядом в радиатор.
– Сам знаешь, – ответила она, нежно целуя меня в спину.
– О чем же?
– О том, что у нас теперь появилось. О свободе. О жизни без страха перед следующим неоплаченным счетом.
– Нет, я имею в виду затаенные желания. Те, что открываются нам во сне. Что ты видишь во сне?
– Не знаю. Гоняюсь за чем-нибудь, за воздушным шариком, например.
Значит, она, как собака, тоже охотится во сне. Все время что-то преследует. А я не могу выбрать пути в коридоре, не могу определить свою дверь. Для меня слишком много выходов в жизни, хотя вход в нее всегда только один. Или же мы все равно появились бы на этот свет, даже если бы наши родители никогда не встретились?
Линдси тем временем продолжала:
– Думаю, что это был тот французский фильм, что постоянно гоняли по телеку еще в детстве. Про какой-то французский город, там было так прекрасно. Гораздо лучше, чем там, где я родилась и выросла.
Мне подумалось, что обычный лагерь для беженцев – место более очаровательное, чем то, где выросла Линдси, но вслух я этого не произнес. Что она видела в жизни? Детство ее было достаточно грустным и беспросветным, хотя во многом совпадало с моим. Но Линдси очень переживала по этому поводу.