Я не видел ее вот уже два месяца, и, конечно, за это время она изменилась – пусть чуть-чуть, но уже достаточно заметно: в ушах появились серьги, которых я прежде не видел, она потягивала из бокала «шпритцер». Теперь, со стороны, уже не выступая в роли секретарши, она казалась такой красивой и неприступной, в то же время, излучая вокруг себя сияние доброты и расположения. А я подползал к ней, как змея из травы, чувствуя себя недостойным такой компании.
Неловко улыбаясь, я поставил перед ней пакет.
– Ты ушла, не дав нам возможности преподнести тебе на прощание «корпоративный подарок».
В пакете был плеер для лазерных дисков, парфюмерия, шоколад и открытка, подписанная мной и ребятами. Довольно сентиментальный жест – я поставил на ней и отпечаток лапы Пучка, хотя удалось мне это лишь после продолжительной дискуссии: зачем же я так настаивал всегда, что лапы должны быть чистыми, а теперь мажу их чернильной подушечкой.
Люси была тронута. Во всяком случае, мне так показалось.
– Прости, я поступила эгоистично, думала только о себе, – сказала она, прикоснувшись к пакету, но не открывая. – Передай от меня ребятам спасибо.
Я посмотрел ей в глаза:
– Я знаю, почему ты ушла.
Люси опустила глаза:
– Мне очень жаль. Прости.
– Это я должен просить прощения, – сказал я. – Нелегко жить с нечистой совестью. Но я ничего не мог поделать, так сложились обстоятельства. Жизнь – не всегда то, что мы для себя выбираем.
– Не всегда, но иногда, – ответила она. – Если ты хочешь чего-то, надо попросить.
В музыкальный автомат зарядили пластинку с песней какого-то рэппера, который рассказывал о том, как клево быть эгоистом. Порок отныне возведен в степень достоинства, уродство стало прекрасным, испорченность означает превосходство.
– Я чувствую себя так, словно сделал что-то непоправимо гадкое, – признался я.
– Никогда не поздно повернуть, – заметила она.
– Иногда бывает поздно. Я переступил границу. Зашел слишком далеко.
– Ну, ты же не убил никого.
«Теперь я в этом не уверен», – чуть не сказал я, но воздержался.
– Хотел попросить тебя кое о чем, – заговорил я, но поперхнулся и сделал вид, что коктейль попал не в то горло.
– Что бы это ни было, я на все согласна, – улыбнулась она.
– Но ты еще не знаешь, что я хочу попросить.
– Ты же не попросишь у меня ничего такого, в чем я буду вынуждена отказать. Я тебя знаю.
– Дело в том, – запнулся я, – что это свяжет нас двоих самым серьезным образом, причем на долгое время. И я не уверен, не внесет ли это в твою жизнь дополнительных неудобств.
В самом деле, кто захочет связываться с преступником? Полстраны, если верить песне рэппера, но речь идет не о позере с пистолетом и брильянтиками в ушах, а о самом настоящем преступнике, который, правда, не имеет дела с гангстерами и сутенерами, но грабит доверчивых старых леди. Ему просто больше по душе их общество.
– Проси, – сказала Люси тоном замерзшего на остановке пассажира, ждущего появления автобуса, опаздывающего на час.
– Мне нужно, чтобы ты присмотрела за Пучком, – сказал я. – Причем на время. Возможно, на долгое время.
Видно было, что эти слова произвели на нее сильное впечатление. Сначала я отбросил в сторону принципы, теперь бросаю свою собаку. И что? Я катился с горы, я падал; а падая, не думаешь о том, насколько красиво ты летишь, не так ли? Тебе просто ничего другого не остается, только падать.
– Ну… конечно, – ответила она, оправившись от потрясения. – Ты же знаешь, я на все для тебя готова.
Я поспешно отвернулся, сжигаемый изнутри поднявшейся во мне волной тепла, чувствуя себя так, как будто мне разом купили тысячу пирожных.
У меня зазвонил телефон. Это была Линдси. Я ответил.
– Привет, герой! – прокричала она. – На сегодня есть задачи!
Последовал долгий перечень, в котором значилась, помимо прочего, какая-то эхинацея. Рыбу следовало покупать вечером, когда на нее появится скидка.
– Я от тебя без ума! – сказала Линдси напоследок.
Я автоматически повторил формулировку:
– И я от тебя, – и отключился.
– А о чем ты хотела поговорить? – обратился я к Люси.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Теперь это не имеет значения.
25
РАЗЛУКА
Как я ни старался пусть хотя бы мысленно уйти от этого, время неотвратимого и неизбежного расставания с Пучком приближалось.
Шли дни, была уже присмотрена кухня, выбраны диваны, обои, линолеум и ковролин. Наступал момент, когда пса предстояло посвятить в происходящее, а стало быть, открыть ему глаза на будущее, которое ожидает его впереди.
Нелегко сообщать столь душераздирающие известия кому бы то ни было, а уж тем более любимой собаке, но я решил наконец, что время пришло. За неделю до переезда я набрался духу для откровенного разговора. Надо было только выбрать подходящее место, где бы пес чувствовал себя наиболее комфортно и мог легче перенести ожидавший его удар.
Я пытался дать Люси денег на съем квартиры попросторнее, но она об этом и слышать не хотела. Она поступила в университет Суссекса, это всего четыре часа лекций в неделю, так что псу не придется долго оставаться в одиночестве.
Она будет с ним почти постоянно. Кроме того, Люси сказала, что привыкла к своей квартирке и места им вполне хватит обоим.
И еще я опасался, что она скажет ему что-нибудь вроде: «Ну вот, кареглазый дурачок, теперь будешь жить со мной!», что неизбежно вызовет шквал нежелательных вопросов в голове Пучка. Вопросов, которые задать будет некому.
Но главное… Впрочем, что говорить о главном. Люси для меня все равно оставалась путеводной звездой в темном лабиринте, куда я забрался благодаря своей слабохарактерности, несмотря на то, что я продолжал по инерции двигаться в противоположном направлении.
– Куда пойдем сегодня? – обратился я к Пучку в субботу. Это был день, который я назначил для разговора с ним. – Выбирай, что тебе больше нравится: Даунс, лес, что угодно.
– Что угодно? – переспросил пес.
– Что угодно, – ответил я.
– Что угодно?
– Да, что угодно.
– Значит, что угодно? Совсем что угодно?
– Сколько можно переспрашивать!
– Я хотел проверить, сколько раз я могу заставить тебя повторить.
– Что повторить – «что угодно»?
– Четыре раза! – торжествующе объявил он. – Целых четыре раза подряд. Это рекорд. Столько раз ты еще никогда не повторялся.
Дело в том, что собаки считают только до четырех, поскольку пятый палец у них отсутствует. Однажды я спросил Пучка, что бы делали собаки, будь у них пятый палец, как у людей.
– Сами открывали бы консервы! – сказал он, истекая слюной при одной мысли об этом.
– Так что тебе больше по душе? Где будем гулять? – Я изо всех сил пытался не выдать своего волнения, хотя он и так уже неоднократно замечал и ставил меня в известность, что со мной что-то странное творится последнюю неделю.
– Есть одно местечко, – таинственно произнес пес.
– Где?
– Такой большой выгон, который мы проезжали по дороге к Уотерфилдским прудам.
Я не сразу взял в толк, что за место он имеет в виду. К прудам вело широкое двухполосное шоссе, и никаких «выгонов» там не было.
– Ну, там, где машины все время поворачивают и поворачивают.
– Крутятся? – уточнил я. – Или все-таки поворачивают?
Требовалось уточнить, что он имеет в виду – поворот или круговое движение.
– Да прямо перед прудами! – воскликнул он, удивляясь моей бестолковости.
– Уж не о Уиндем-Айленд ли ты ведешь речь? Такая круглая штуковина, – продолжал я объясняться на собачьем языке, – с цветами в середине.
– Она самая, – откликнулся Пучок. – Обалденная красота, со всех сторон окружена жужжащим железом. Я видел там несколько голубей, они там неплохо проводят время.
– Туда не так просто добраться, – почесал я в затылке.
– Но ты же сказал, «выбирай что угодно»! – Пучок лихорадочно застучал об пол задней лапой – верный признак возбуждения, овладевшего им при мысли, что поездка срывается.