– Нет. А вы думаете, стоит?
– Вы не замечаете, что разговариваете сами с собой? – вопросом на вопрос ответила она.
– Что-то вроде того, – сделал я неопределенный жест, не выражающий согласия с этим утверждением, но и не отрицающий его.
Последовала продолжительная пауза. Часов в кабинете не было, но мне слышалось назойливое тиканье затянувшегося времени.
– Вы нуждаетесь в помощи, мистер Баркер, – сказала Джули. – Посмотрите. – Она достала маленькое складное зеркальце из сумочки и поднесла к моему лицу.
Оттуда выглянула бескровная физиономия, с воспаленным от бритья подбородком, со свежим порезом на скуле, с галстуком, затянутым как на удавленнике, и волосами, слипшимися под слоем геля для укладки.
– Мне кажется, слишком частые визиты травмируют вас. Может быть, вам стоило бы сделать небольшой перерыв, – сказала она тоном женщины, которой как раз и необходим этот самый перерыв.
Я обвел взглядом кабинет. Сейчас нас с Пучком разделяло не более пятидесяти ярдов, и в то же время все обстояло так, будто между нами пролегла сотня миль. Наверное, мне нужно было отступить, оставить попытки вернуть расположение Пучка, ведь я вообще большой специалист по разного рода капитуляциям.
Как это говорила Линдси, когда я заводил разговор о том, что брошу курить? «Тебе это будет легко, ты всегда пасуешь перед трудностями».
Она была права.
Время расплывалось передо мной, расползалось под ногами. Следующее, что я увидел, – склонившиеся надо мной женские лица, которые зачем-то громко звали меня:
– Мистер Баркер! Мистер Баркер!
И тогда я понял, что лежу на полу.
– Позвоните мне, если у Пучка изменится поведение, – попросил я (идиотская просьба, не правда ли?).
– Собака М20984, – сказала Джули, постукивая по папке, лежавшей перед ней на столе. – Обязательно сообщим.
– У вас есть мой номер телефона?
– Мы найдем ваш номер, мистер Баркер, – заверила меня Джули. – Можете быть уверены.
– Можно мне взглянуть на него напоследок?
– Конечно.
Мы снова направились к собачьим камерам, и я сразу устремился к Пучку по знакомому маршруту. Его клетка оказалась пуста, и в ту же секунду я почувствовал, что эта пустота, как вакуум, распространилась по всем моим сосудам.
Джули заметила, как я побледнел.
– Сейчас время уборки клеток, – сказала она. – Он вернется. Пойдемте за мной.
Но я не смог этого сделать. Что-то внутри меня оборвалось от нелепости происходящего в реальном мире, и я снова очутился на полу – на этот раз прямо перед клетками.
– Мистер Баркер, – послышался голос Джули, – мы вызовем вам такси.
Погода, которая обычно становится неустойчивой в октябре, совершенно разладилась в ноябре и к декабрю наградила нас дождем со снегом, который правильнее было бы назвать мокрым снегом или снежным дождем – то есть снегом, но без каких-либо искупительных эстетических качеств.
Вокруг нас постепенно вырастали дома, и я находил утешение в счастье Линдси. Однако пробить дорогу к шоссе А23 оказалось не так-то просто, потому что Айя Напа со своими дружками пронюхали об этом и привязали себя к деревьям, стоявшим на пути лесорубов. Они довольно хорошо там обустроились, соорудив нечто наподобие скворечников на ветвях, нипочем не желая слезать оттуда. У меня случился скандал с Линдси после попытки отнести им пирожков.
Был выкопан бассейн, и теннисные корты уже стояли в готовности принять первых игроков, которые бы непременно пришли, если бы не ветер, о котором полярные медведи говорят, переглядываясь: «Вот продирает!»
Наши потенциальные соседи постоянно прибывали в этот современный ковчег, сооруженный ради спасения от растущей волны преступности и нищеты двадцать первого века. С той только разницей, что прибывали они не «каждой твари по паре», а скорее «четыре на четыре», то есть появлялись на полноприводных тачках – джипах, «лендроверах», БМВ и «тойотах», проезжая за контрольно-пропускной пункт с охраной и шлагбаумом, установленным на месте снятых и отданных на реставрацию ворот.
После исчезновения из моей жизни пса я проверил свой банковский счет, на котором хранил деньги, заработанные игрой в покер. В последнюю неделю наших совместных сеансов за покерным столом я играл по-крупному, главным образом в Лондоне, пару раз на севере. Я уже приобрел репутацию маститого игрока и поэтому был зван в разные места, так что временами приходилось даже отклонять некоторые предложения. И повсюду предупреждали, что приходить с собакой нежелательно, и повсюду были готовы сделать для меня исключение.
Какой-то бритоголовый сумасброд полчаса копался в шерсти Пучка, пытаясь отыскать скрытые камеры наблюдения, после чего заявил: «А вы знаете, что у него шерсть суховата? Вы чем его кормите? Моему стаффорду здорово помогает масло печени трески».
В тот день, когда мы с Пучком расстались, на моем счету лежало 400 000 фунтов. К началу декабря сумма уменьшилась до двадцати тысяч и неуклонно таяла. За неделю до Рождества я взял банковский кредит на развитие бизнеса, чтобы иметь возможность продолжить игру в Дадли с двумя ирландцами, приехавшими из Сплита.
Играя с этими «далматинцами», я разорился окончательно. А еще неделю спустя у меня урвал изрядный куш какой-то баварец, семья которого промышляла продажей шерсти. Бог явно намекал мне на что-то. Ум мой выключился из игры, но я ничего не мог поделать. Я не мог не играть.
Впрочем, после выбрасывания на ветер крупных сумм мне полегчало, как после кровопускания, – теперь я не чувствовал себя в долгу перед псом. Более того, этими проигрышами я доказал себе, что могу пережить и куда более крупные и шокирующие потери, и вообще пытался проверить, есть ли в мире потери, которые еще крупнее крупных и шокирующих. Теперь я знаю, что есть, но тогда я еще не представлял себе, какого размаха они могут достигать.
Миссис Кэдуоллер-Бофорт похоронили очень быстро, даже как-то суетливо, однако, продолжая просматривать местную прессу, я узнал, что в ее честь проводится специальная поминальная служба 24 декабря в небольшой церквушке неподалеку от места ее проживания.
Очевидно, это ею был введен обычай проводить накануне Рождества благотворительный аукцион по продаже щенков и сбор денег на нужды бродячих собак. Собачники хотели воздать ей должное, но, поскольку викарий, как правило, обременен делами в предпраздничные дни, они выискали «окно» в церковных службах и плотном графике священнодействий 24-го, в десять утра.
Я отложил газету и стал думать о том, что Пучок наверняка захотел бы пойти туда.
В этот самый момент оживился Энди. Он делал знаки: меня спрашивали по телефону.
Я снял трубку, попутно заметив, что запачкал майонезом галстук. Это слегка обеспокоило меня, так как я помнил точно, что последний раз прикасался к майонезу недели две назад. Интересно, не пришло ли на ум кому из сотрудников, что это из-за жирного пятна на галстуке я принял на себя «надзирающую роль», отсиживаясь за столом за папками-скрепками и упрямо не желая иметь дела с клиентурой.
– Дэвид Баркер, фирма «Сын и Баркер», у телефона! – объявил я. Мой голос звучал преувеличенно любезно, однако так, словно я не подрегулировал громкость. На самом деле я вовсе не чувствовал особого расположения к звонившему, но уже взял за правило улыбаться как последний дуралей, когда жизнь, можно сказать, разваливается у меня на глазах.
– Мистер Баркер, – отозвался далекий голос. Было в нем что-то странно знакомое в интонации, в ударениях, хотя я наверняка мог сказать, что не знаю звонившего, так как у меня нет знакомых среди австралийцев, а этот голос был определенно гнусавый, хотя хранил обертона изысканной английской речи.
– К вашим услугам, – сказал я.
– Вы меня не знаете, но я должен задать вам несколько вопросов насчет поместья безвременно ушедшей миссис Кэдуоллер-Бофорт.
Я моментально похолодел, точно пес с окороком ветчины в зубах, когда в кухне включили свет.