За гранью человеческого, божественного, стихийного и животного в любой шаманской картине мира есть представления о самой фигуре шамана как о совершенно особой сущности. У каждого народа есть свои шаманские мифы: о происхождении шамана и его принадлежностей, о шаманских душах, о предках-шаманах, о его возможностях и путешествиях. Кстати, его место во Вселенной — практически всегда у мирового дерева (у корней, на ветках, в дупле ствола). Это тоже символ его возможностей для путешествий вдоль мировой оси. Специфически шаманский элемент картины мира — представления о границе миров и о шамане — существе, ее оберегающем и преодолевающем. Казалось бы, в самих мифах нет никакого обозначения границ, но они всегда имеются в виду. Мир проницаем, но в то же время его компоненты четко отделены друг от друга. Переход между мирами всегда предполагает пересечение некой границы. Здесь необходим обряд или посредник. Место шамана в космическом строении, санкционированное всей картиной мира, именно граница. Рожденный человеком, но избранный духами, шаман проходит ряд трансформаций и становится не человеком, а некой иной, сверхчеловеческой сущностью. В то же время сам он не бог и не дух. Он как бы между ними, он маргинал, имеющий возможность не только жить на границе, но и свободно пересекать ее и осуществлять все пограничные функции. Именно включенность в шаманскую картину мира представлений о границе и ее обитателе — шамане радикально отличает ее от любой другой.
Шаманская картина мира достаточно сложна и к тому же сильно варьирует в зависимости от того, к какому этносу принадлежит, поскольку она является фактически этнической картиной мира. Стоит рассмотреть мировоззрение любого отдельного народа, практикующего шаманизм, и эти характеристики наполнятся реалиями мифологических представлений. Картины мира каждого этноса, где распространен шаманизм, соответствуют этим характеристикам, хотя в частностях может быть довольно много расхождений.
Шаманский обряд
Мистерия
Все, кто видел большой шаманский обряд — камлание, пишут, что это целое представление, в котором шаман и главное действующее лицо — исполнитель, и режиссер, который представляет крайне загадочное, красочное, театрализованное, немного опасное и чрезвычайно увлекательное для стороннего наблюдателя действо. Я много об этом читал и, когда меня впервые пригласили на такой обряд, ожидал увидеть захватывающее костюмированное мистическое зрелище. Обряд оказался вовсе не таким.
Все началось очень просто. Из подъехавшего уазика вышел невысокий крепкий человек в темном пиджаке и светлой рубашке, поздоровался за руку с ожидавшими у дороги мужчинами, коротко поговорил с ними и вернулся к машине. Водитель открыл багажник, вытащил из него отчаянно блеющего черного барана с белым пятном на лбу и понес его на руках к ручью, на берегу которого собрались участники обряда. Мужчины последовали за ним, и на небольшой каменистой площадке сразу началась какая-то кипучая деятельность, в которой участвовали только мужчины. Женщины и дети остались сидеть на камнях поодаль, спокойно общаясь и совершенно не обращая внимания на то, что делают мужчины. Я тоже перестал за ними наблюдать (как потом оказалось, напрасно, ибо именно они уже начали обряд), меня больше интересовал шаман. Какое-то время его не было видно, а потом он вышел из-за машины в длинном красном халате с развевающимися от плеч лентами. На груди ярко блестело под солнцем большое бронзовое зеркало и еще какие-то мелкие металлические предметы. На ногах были высокие кожаные монгольские сапоги с загнутыми вверх носами. Шаманскую шапку с длинными орлиными перьями и бубен в специальном круглом чехле он нес в руках. Шапка, сапоги и чехол были тоже красными. На фоне жухлой осенней травы и ярко-зеленой прибрежной растительности он выглядел очень экзотически и создавал впечатление какой-то нездешности, но, как ни странно, театральности и нарочитости в этом не было. Шаман быстро приблизился к мужчинам. Они, оказывается, уже сложили большой костер и окружили его большими камнями. Шаман дал несколько указаний, сопровождая их энергичной жестикуляцией, проверил, правильно ли собраны дрова в костре, и начал раскладывать на коврике какие-то предметы, которые доставал из сумки, поданной водителем. Я пересел поближе и увидел на нем орлиную лапу, перевязанную лентами, большой шаманский биметаллический нож, несколько антропоморфных фигурок, пару веток сухого можжевельника, большую бронзовую курильницу, разноцветные мешочки, стянутые у горла тесемками, коробок спичек. Убедившись, что все предметы лежат ровно, он вытащил из чехла красный бубен, положил его рукояткой вверх, рядом уложил колотушку. Обернувшись, он вновь выкрикнул короткую команду и, насыпав из мешочка какой-то порошок в курильницу, опустил в нее горящую спичку. В это время один из присутствующих зажег костер. Шаман поднялся с колен, взял в руки курильницу и стал водить ею вокруг головы, рук, ног, что-то тихонько напевая или проговаривая речитативом. Это заняло довольно много времени, но шаман не спешил. Он перестал быть тем энергичным мужчиной, который распоряжался у костра, казалось, он весь ушел в себя, сосредоточившись на окуривании. Мне было понятно, что он проводит очищение, что уже начался настоящий обряд. Он окурил также колотушку, после чего продел в петлю кисть и позволил ей болтаться на запястье, потом окурил бубен. Поставив курильницу у разгоревшегося костра, он вновь обратился к присутствующим. Вперед вышла пожилая женщина с чашкой в левой руке и ложкой-девятиглазкой{11} в другой и принялась брызгать молоко «на девять небес».