Получив направление, он немедленно покинул село. Последний раз взглянув на поселок, Марченко увидел около здания управления прииска двух всадников и поспешно скрылся в тайге...
Глава вторая
Ловецкая тропа
Воробьев недолго задержался на прииске. Через два дня вместе с проводником Большаковым он уже выехал к месту назначения. Большаков охотно взялся проводить до полевого стана геологоразведочной партии, но на предложение вести экспедицию в тайгу отмолчался. Старый проводник потихоньку присматривался к новому начальнику экспедиции и не спешил с ответом. В свою очередь геолога интересовал известный таежник, вдоль и поперек исходивший охотскую тайгу. Такой человек много видел, много знает, и геолог старался вызвать Большакова на разговор. Проводник отвечал коротко, немногословно и снова погружался в какие-то свои мысли. Его смуглое до черноты лицо, с крупным носом и лохматыми седыми бровями все время хранило строго-сосредоточенное выражение. Темные живые глаза странно гармонировали с белыми бровями и ресницами и лишь глубокие морщины, пересекавшие широкий лоб, выдавали почтенный возраст проводника. Когда Кирилл Мефодиевич сбросил свой малахай, сшитый из красивого меха тарбагана* (* Тарбаган — сурок), Воробьев увидел совершенно лысую голову, резко отделяющуюся своей белизной от загоревшего лица.
Широкоплечая, по-молодому статная фигура проводника, одетая в смесь русской и эвенской одежды, виднелась впереди Воробьева. Большаков ехал на маленьком пегом коне с длинной гривой и хвостом, цепляющим каждый репейник. На такой же якутской лошадке, но только обычной карей масти, трусил сзади геолог.
Сокращая путь, Большаков решил пробираться до стана экспедиции известной ему тропой — напрямик, через сопки и мари. От прииска спутники ехали хорошо проторенной дорогой до быстрой горной речки. Затем по ее извилистому берегу спустились на несколько километров и у сопки Забытой переправились вброд. Здесь начиналась ловецкая тропа. Она шла тайгой, иногда глубоко протоптанная копытами оленей, иногда исчезая на каменистых россыпях или разбегаясь на несколько неприметных тропинок. Тогда надо было искать засеки на стволах деревьев, чтобы не свернуть в сторону к какому-нибудь давно исчезнувшему кочевью. Из тайги тропа выходила к болотистой тундре, снова исчезала в лесу и поднималась на сопку, с которой было видно реку Урутукан. Отсюда близко до сопки Двухбратной. На ее южном склоне, недалеко от села, и раскинулись палатки стана геологоразведочной экспедиции.
Переночевав у костра, спутники чуть свет двинулись дальше.
Через несколько часов езды Большаков придержал коня на вершине перевала.
— Урутукан, — показал он вниз, где виднелась извилистая полоса реки, — самая медвежья река, однако.
Узкая тропа терялась в прибрежных зарослях. Дальше, насколько хватало взора, волнистым ковром вершин расстилалась тайга.
Маленькие якутские лошадки дружно шли бок о бок. Под ногами хлюпала вода, выступая из-под толстого слоя мха. Корни деревьев кое-где, словно диковинные змеи, протянулись через тропу, но привычные лошади переступали их, как бы не замечая.
Тропа шла в тени кедров с широкими раскидистыми ветками. Белочка перебежала от дерева к дереву, стремглав взобралась по стволу и тревожно застрекотала, глядя сверху на остановившихся людей. Воробьев сбросил с плеча карабин.
— Не надо, — Большаков протянул руку к ружью, — испортишь только, шкурка плохая, не примут все равно.
— Для практики!
— Зачем бить напрасно, плохо это, — укоризненно поглядел на него Большаков. — Пускай живет, другой охотник зимой застрелит, польза будет.
Он тронул лошадку и выехал на несколько шагов вперед. Воробьеву стало неловко перед этим простым человеком, чувствующим себя в тайге экономным и разумным хозяином. Такой человек никогда не убьет зверя или птицу без пользы. Он не скинет с плеча ружье, чтобы «для практики» сбить птичку или белочку-летягу, и спокойно будет смотреть вслед маленькой живой козочке, если не нуждается в ее мясе.
«Что здесь? Жалость к животным или расчет хозяина?» — думал геолог.
— Тайга большая, — обернулся Большаков, — хочешь стрелять, вон дерево, камень, стреляй! Им не больно. Зачем зря зверя бить? Всех убьешь, совсем скучно будет. Пушнину нужно? — стреляй зимой. Мясо нужно? — бей, чтобы лишнего не было. Другие звери пускай живут...
— А если медведь?
— Зачем нам сейчас медведь? Шкура линялая — не годится, мясо тоже не надо, куда мы его денем?.. Бросим! Зверь рос, мы убили — бросили, пускай воняет... совсем плохо.