Новинха почувствовала, что почва уходит из-под ног. Почему всегда происходит то, что не должно происходить? Я надеялась работать здесь долгие годы, учиться у Пайпо, хотела быть вместе с Лайбо, моим парнем и учеником. Получив статус зенобиолога колонии, она получила право испытывать всю гамму чувств взрослых. Она не завидовала Лайбо, но ей хотелось, чтобы она и Лайбо оставались детьми как можно дольше, навсегда, если бы это было возможно.
Но Лайбо не мог быть ее мальчиком-студентом, не мог быть вообще ее мальчиком. С внезапной ясностью она ощутила, что все люди сосредоточились только на Лайбо: что он сказал, как он себя чувствует, что думает делать дальше.
– Мы не причиним свиноподобным вреда, – сказал он, – даже если они снова решатся убить. Я не верю, что отец мог спровоцировать их. Я обязательно найду разгадку. Как это ни парадоксально, но суть в том, что для свиноподобных их поступок – правильный и оправданный. Мы для них чужие. Мы должны выработать законы, табу – отец всегда настаивал на этом.
Скажите им, что он умер, как солдат на поле брани, пилот самолета, он умер, выполняя свою работу, свой долг.
Ах, Лайбо, молчун и тихоня, ты обнаружил такое красноречие, что вряд ли теперь тебя назовут ребенком. Сердце Новинхи сжалось от боли и жалости.
Она отвела глаза от Лайбо и посмотрела вокруг.
Все смотрели на Лайбо, и только один человек, казалось, не обращал на него внимания. Он был очень высок, очень молод – моложе ее. Она вспомнила, что знает его. Он учился на класс младше. Его имя Махрос Рибейра, но все называли его Макрам из-за роста. Однажды, опередив дона Кристиана, она защитила его.
– Немая каланча, – дразнили его ребята, обзывали собачьей кличкой Рам. Его глаза пылали гневом. В бешенстве он кинулся и ударил одного из мучителей. Его жертва почти год носила на плече память об ударе. Конечно, они сказали, что он начал драку первым, безо всяких на то причин. Все трусы стремятся переложить свою вину на плечи другого.
Новинха не дружила с детьми. Она была так же замкнута, как и Макрам, только беспомощна. Ничто не сдерживало ее. Она могла открыто сказать правду. Тогда она подумала, что это послужит хорошей тренировкой начинающему Говорящему от свиноподобных. Сам Макрам ничего не значил для нее. Она не догадывалась, как важно это было для него. Для него она стала единственным человеком, принявшим его сторону в многолетней войне с другими детьми. Она же, став зенобиологом, даже не вспоминала о нем.
Незначимый эпизод быстро вытеснили более интересные события.
Теперь он был здесь, перепачканный грязью бесчеловечного убийства.
Что-то животное было в его лице. Куда он смотрит? Его глаза видели только ее, пожирали ее.
«Почему он так смотрит на меня?» – мысленно спросила она.
«Потому что я голоден», – ответили его жадные глаза.
Нет, нет, это просто страх, просто привиделось из-за кровожадных свиней. Мне безразличен Макрам, и что бы он ни думал, я для него – ничто.
Внезапно что-то осенило ее. Заступничество за Макрама означало одно для нее и совсем другое для него. Разница была столь разительна, что с трудом верилось, что они подразумевали одно и то же событие. Она попыталась связать это с убийством Пайпо. Казалось, разгадка где-то близко. Лишь малости не хватает для объяснения странного поведения свиноподобных. Ее размышления прервал аббат, позвавший людей на кладбище.
Все зашевелились и двинулись к выходу. Огонек догадки погас, не успев разгореться.
Гробы не использовались для захоронения умерших. В целях безопасности свиноподобных было запрещено рубить деревья. Поэтому тело Пайпо было похоронено сразу, хотя траурная церемония должна была состояться только завтра или послезавтра. Жители всей Луситании должны собраться на траурную мессу памяти зенадора. Макрам вышел вместе со всеми. Новинха и Лайбо остались с людьми, в чьи обязанности входило улаживать последствия смерти Пайпо и заботиться о родственниках усопшего. Они важно расхаживали по станции, отдавали распоряжения, смысла которых Новинха не понимала. Лайбо же был безучастен ко всему.
Наконец, к нему подошел Арбайте и положил руку на плечо.
– Ты, конечно, останешься с нами, – сказал Арбайте. – На ночь, по крайней мере.
– Почему с тобой, Арбайте? Почему он должен идти к тебе? Вы – никто для нас. До сих пор мы даже не догадывались о вашем существовании, кто дал вам право решать? Разве смерть Пайпо сделала нас детьми, не знающими, что делать?
– Я останусь с матерью, – ответил Лайбо. Арбайте с удивлением посмотрел на него – сумасшедшая идея ребенка воспротивиться его воле не вписывалась в его понимание. Конечно, Новинха знала, что это не так. Его дочка, Клеопатра, младше Новинхи на несколько лет, долго разучивала свое прозвище – Брузинха – маленькая чародейка. Так как же он мог не знать, что у детей есть собственный разум, и они всегда сопротивляются давлению?
Его удивление не соответствовало предположениям Новинхи.
– Твоя мать тоже побудет с нашей семьей некоторое время, – сказал Арбайте. – Она расстроена и огорчена, сейчас на нее нельзя взваливать домашние заботы. Нужно, чтобы ничто не напоминало ей о Пайпо. Она сейчас у нас, и твои братья и сестры тоже. С ними твой старший брат Джон, но у него есть жена и ребенок, так что ты должен остаться.
Лайбо мрачно кивнул. Арбайте не стал навязывать ему свою защиту. Он попросил Лайбо стать защитником.
Арбайте повернулся к Новинхе.
– Я думаю, тебе лучше пойти домой, – произнес он.
Она только сейчас поняла, что он пригласил только Лайбо. Его приглашение не касалось ее. Почему? Пайпо не был ее отцом. Она была просто другом Лайбо. Какое горе должна она испытывать?
Дом! Что такое дом! Здесь ее дом! Разве сегодня она может пойти на биологическую станцию, куда вот уже более года она забегает лишь по работе? Что должно быть ее домом? Гибель родителей опустошила его, и она бросила дом, не вынеся горького одиночества. Теперь опустела станция зенадора: Пайпо умер, а Лайбо поглощен заботами взрослых. Этот дом так же перестал быть ее домом, как тот другой.
Арбайте вывел Лайбо. Его мать, Концейзамо, ждала его в доме Арбайте.
Новинха знала эту женщину, только как лаборанта архива Луситании. Новинха никогда не бывала в семье Пайпо. Ей не было дела до его жены и остальных детей. Работа на станции заменила ей все, стала единственной реальностью.