- Вы полагаете, что вас бесит высокомерие Пликт? Она отнюдь не высокомерна. Это простая педантичность. Вам просто стыдно, что вы до сих пор не знакомы с историей родного города. Поэтому вас раздражает эрудиция Пликт. Но она не повинна в ваших грехах.
- А я думал, Говорящие не признают грехов, - произнес угрюмый мальчик.
Эндрю улыбнулся.
- Ты признаешь грехи, Стурка, и поступаешь в соответствии со своими принципами, своей верой. Для тебя грехи - это реальность. Поэтому, чтобы узнать тебя получше, Говорящий тоже должен считаться с грехами.
Стурка не сдавался.
- Для чего этот монолог об озелендах, фрамлингах, ременах, ваэлзах? Какое отношение они имеют к Эндеру Ксеноцида?
Эндрю повернулся к Пликт. Она задумалась.
- Это доказывает глупость некоторых обвинений. Постулаты определения чужеродности доказывают, что Эндер, в действительности, не был разрушителем. Когда он уничтожал баггеров, они считались ваэлзами. И лишь спустя многие годы, когда первый Говорящий от имени Мертвых написал "Королеву Пчел и Гегемона", люди узнали об их разумности, признали их ременами. А до тех пор не было установлено взаимопонимания между людьми и баггерами.
- Ксеноцид есть ксеноцид, - сказал Стурка, - то, что Эндер не знал, что они - ремены, еще не повод для убийства.
Эндрю поразился этой жестокой непреклонности взглядов Стурки. Подобное было распространено среди кальвинистов, отвергающих существование человеческих мотивов и признающих лишь жесткое разграничение: Добро и Зло. Они считали, что Добро и Зло изначально заложено в человеческих поступках. В противоположность им, Говорящие от имени Мертвых в своих доктринах доказывали, что добро и зло свойственно лишь мотивации человека, а не действиям. Эта приверженность вызывала у Стурки лютую ненависть к Эндрю. Но Эндрю не обижался, он понимал, что кроется за всем этим.
- Стурка, Пликт, давайте рассмотрим проблему с другой стороны. Предположим, что есть свиноподобные, владеющие старком, рядом с ними люди, знающие язык свиноподобных. И вдруг мы узнаем, что свиноподобные без видимых причин и объяснений, без провокации со стороны людей, замучивают до смерти исследователя, призванного изучать их.
Пликт немедленно ринулась в наступление:
- Откуда вы знаете, что не было провокации? Что кажется невинным для нас, может оказаться значимым для них.
Эндрю улыбнулся.
- Логично. Но зенолог не приносил им вреда, он говорил им лишь то малое, что никак не влияло на них. Он вряд ли заслужил столь ужасной, болезненной смерти. Является ли это ни с чем не сравнимое убийство доказательством, что свиноподобные скорее ваэлзы, чем ремены?
Теперь настала очередь Стурки.
- Убийство есть убийство. Спор о том, кто они: ремены или ваэлзы, чистая бессмыслица. Если свиноподобные - убийцы, они являются злом, как и баггеры. Если действие - это зло, то и совершающий это действие - тоже зло.
Эндрю кивнул.
- Дилемма. В ней вся суть. Было ли совершенное злом, или, может быть, для свиноподобных оно было добром? Ремены-свиноподобные или ваэлзы? Секундочку, Стурка, помолчи, пожалуйста. Я знаю постулаты кальвинизма, но даже сам Джон Кальвин назвал бы твою теорию глупой.
- Откуда вы знаете, как Кальвин назвал бы ее?
- Потому что он умер, - огрызнулся Эндрю. - И я вправе Говорить от его имени.
Студенты засмеялись, а Стурка насупился и замолчал. Парень был одаренным, Эндрю знал это; его кальвинизм не мешал учебе, но заблуждения Стурки завели его слишком далеко.
- Говорящий, - обратилась Пликт, - ты говоришь об этом, будто все было на самом деле, и свиноподобные действительно убили зенолога.
Эндрю мрачно кивнул.
- Да, это правда.
Повисла мертвая тишина. Древняя трагедия баггеров и человека эхом докатилась до наших дней.
- Загляните в себя, - продолжал Эндрю, - и вы поймете, что кроется за вашей ненавистью к Эндеру Ксеноцида, за так называемой виной в гибели баггеров. Вы обнаружите и кое-что мерзостное: страх. Вы боитесь чужака, если он фрамлинг и озелендец. Когда вы узнаете, что совершено убийство, кто-то убил близкого вам человека - неважно, в какой форме оно совершено. Этот кто-то - ваэлз, более того, он - мразь, дикий зверь, явившийся ночью за добычей. Если у вас единственное ружье на всю деревню, а звери, только что сожравшие вашего близкого, снова пришли за жертвой, как вы поступите: будете рассуждать о праве каждого на жизнь, или побежите защищать деревню, спасать людей?
- По-вашему, мы должны теперь перебить всех свиноподобных. Но они беззащитны перед нами, - воскликнул Стурка.
- По-моему? Я задал вопрос. Вопрос - это еще не доказательство, если вы, конечно, не знаете, какой будет ответ. А я уверен, Стурка, что не знаете. Подумайте об этом. Занятия окончены.
- Давайте продолжим разговор завтра, - попросили студенты.
- Если хотите, - согласился Эндрю.
Но он был уверен, что они продолжат обсуждение и без него. Для них вопрос о деяниях Эндера Ксеноцида носил скорее философский характер. Война баггеров была в далеком прошлом, три тысячи лет назад. Сейчас шел 1948 год ЗК с момента принятия Кодекса Законов Звездных Путей. Эндер уничтожил баггеров в 1180 до ЗК. Для Эндрю события не были столь далекими. Он совершал такие межзвездные путешествия, что некоторые студенты не в силах даже представить. С двадцатипятилетнего возраста он ни на одной планете не задержался более шести месяцев. Исключение составлял только Трондейм. Межпланетные путешествия со скоростью света позволили ему словно камню скользить по поверхности времени. Его ученики понятия не имели, что тридцатипятилетний Говорящий от имени Мертвых отчетливо помнит происходившее три тысячи лет назад, так же как и события двадцатилетней давности. И это было лишь одной стороной его жизни. Студенты не подозревали, какие глубокие корни пустил в его сердце вопрос о древней вине Эндера, сколько тысяч ответов отверг он. Они знали своего учителя только как Говорящего от имени Мертвых; они не знали, что когда он был ребенком, его старшая сестра, Валентина, не могла правильно произнести имя Эндрю и звала его Эндер (Эндер). Это имя позорило его до пятнадцати лет. Так пусть обвинитель-Стурка и аналитик-Пликт ломают головы над великим вопросом о виновности Эндера. Для Эндрю Виггина, Говорящего от имени Мертвых, этот вопрос перестал быть академическим, он был вопросом его жизни.