Со спины подошел отец, хлопнул Матвея по плечу:
– А ну, подвинься-ка, сын. Тоже хочу Любавиных щей отведать. А то едите так, что аж за ушами трещит, – он усмехнулся по-доброму и подмигнул Любаве, которая уже выставляла перед ним на стол из грубо оструганных досок парящую тарелку. Вынул из-за голенища ложку, обтер ее чистой тряпицей, да и зачерпнул щей со дна, погуще. Попробовал, крякнул довольно и принялся за еду. Ел он обстоятельно, без спешки, подолгу дуя на ложку и тщательно пережевывая. Один из старшаков, глядя на Матвея с отцом, щедро намазал краюху горчицей и впился в нее зубами. Подошедший Игнат хотел было предупредить, да не успел. Старшак покраснел вдруг, глаза его расширились. Он судорожно хватанул ложку горячих щей, еще одну… Лоб его покрылся бисеринками пота, ноздри раздувались так, будто он пробежал версту, никак не меньше.
Ребятня за столом аж есть перестала. Все смотрели на отчаянного старшака сначала с удивлением, а затем и со смехом – очень уж потешно он выглядел. Матвей же поглядывал с любопытством, не отрываясь, впрочем, от еды. А отцу, казалось, и вовсе дела не было.
Переведя дух, старшак сказал сдавленно, ни к кому не обращаясь:
– Это что ж за горчица такая… ядреная…. Дядь Матвей, ты чего в нее добавляешь такое?
Отец оторвался от щей, поднял на старшака ехидно блестящие глаза, и ответил с хитрецой:
– То секрет давний, таёжный. Не всякому его говорить можно. Так что ешь… помалу.
И снова принялся за еду. Игнат же из-за спины старшака сказал с усмешкой:
– Нешто ты дядь Матвееву горчицу не знаешь? Про нее ж вся деревня знает. Староста даже вон у него горчички просит к холодцу да пельменям. Эх ты…
Матвей поперхнулся, услышав такое заявление от Игната, который сам совсем недавно в их доме точно так же отведал горчицы и пару минут не мог вдохнуть. Но говорить ничего не стал. Поев, отец поднялся и поманил Матвея за собой:
– Пойдем, сын, к ночи дело уже. Надобно день завтрашний продумать.
Матвей поднялся и пошел следом, к их кострищу. Распалили костерок, подвесили котелок для чая, сели. Отец заговорил:
– Пасеку надо проверить, на участок подняться. Один пойдешь, мне здесь надо быть. Неспокойно что-то на душе…
Матвей посмотрел отцу в глаза:
– Что не так, бать?
Отец передвинул котелок чуть ниже, поворошил сучья в костре:
– Не знаю, сын. Знаешь, как у зверя чутье на опасность? Вот и у меня…. Вроде нормально все, а шерсть на загривке дыбом стоит. Неспокойно мне после этих… делегатов, – последнее слово он словно бы выплюнул.
Матвей молча смотрел в огонь: у него тоже что-то ворочалось в душе, какой-то ледяной комок. Надо, значит пойдет и один. Тайгу эту он хорошо знает, Серко с ним, винтовка с патронами да топор с собой, справится.
Глава 5
Планам их не суждено было сбыться: вечером на стан пришел чужак. Штабс-капитан Ухов. Тот самый, что так ловко распутал узлы и ушел от Матвея с отцом из дома деда Власа. Просто возник из темноты, не потревожив ни собак, ни дозорных. Подошел к костру, поздоровался, глядя на Матвея с отцом:
– Поздорову вам, добрые люди. Позволите к огню?
И, не дожидаясь ответа, свалил у костра охапку сушняка, присел на бревнышко и протянул к огню руки с тонкими пальцами. Староста глянул на него из-под насупленных сердито бровей:
– И тебе не хворать, человече. Таежный закон, вижу, знаешь, – староста кивнул на сваленные у костра дрова, – откуда ты такой ладный к нашему костру?
Матвей во все глаза глядел на Ухова. В этот раз он был без шинели. Хромовые сапоги, галифе и ладно пригнанный мышастый китель, туго подпоясанный широким ремнем. Головного убора не было, и соломенные курчавые волосы шапкой нависали над серо-стальными спокойными глазами. Лицо, однако, было изможденным, тугой ворот кителя расстегнут и в прореху видно крестик на простом шнурке. Ухов спокойно (это его спокойствие удивило Матвея еще в первую встречу) посмотрел на старосту и заговорил:
– Зовут меня Петр Ухов, я штабс-капитан… бывший. К вам оттуда, – он кивнул за спину, в сторону темнеющей тайги.
Отец Матвея заговорил:
– Это, Петр Милованыч, тот самый, который от меня убег, веревки распутавши.
И, обращаясь к Ухову, продолжил:
– То, что из тайги, понятно. Ты не крути, Ухов. Зачем припожаловал?
Тот усмехнулся:
– А помочь вам хочу. Да и себе заодно. Вот и пришел.