Чаще других за советом Любава шла к Матвею. За обедом подкладывала в его чашку куски мяса повкуснее, подливала чай и вообще всячески ухаживала. По вечерам пела свои песни, глядя на него сквозь огонь. И если он вдруг замечал ее взгляд, жарко краснела. Все это заставляло его сердце радостно бухать в груди, но растерянные Анюткины взгляды….
После того, как деревня перебралась в тайгу, времени на общение у них почти не было. Только вечерами у общего костра болтали о чем-то. И сейчас Матвей не знал, что же ответить отцу. Так и сказал:
– Не знаю, бать, что думать. Не знаю.
Помолчали. Потом отец сказал, меняя тему разговора:
– Надо будет нам, сын, как-то следы укрыть. От бревен сейчас такая колея в тайгу идет, что только слепой не заметит. И если все же сюда кто придет, найти им нас будет проще простого.
Матвей воззрился на отца озадаченно:
– А как? Луг водой напитался, вот и колея. Скорее бы трава встала.
Отец вздохнул, докуривая и комкая окурок:
– До травы еще добрая неделя, а то и две, как погода будет. Вот и думай, голова.
Они поднялись. Первые подводы вот-вот вернутся за второй партией дров, пора было работать.
В этот день они свозили на зимовье дай Бог если треть от запланированного. Отец прикинул так и этак, и решил остаться на ночь в деревне. Во-первых, нужно спланировать завтрашние работы. Во-вторых, если вдруг нагрянет кто чужой, они смогут предупредить остальных. Да и устали они изрядно, хотелось уже отдохнуть. Ночевали в доме деда Власа. Печь была протоплена, дом не остыл, и, протопив её еще немного на ночь, они устроились на ночлег. Матвей с наслаждением разделся и вытянулся на лавке, давая отдых натруженной спине. Мышцы сладко заныли, расслабляясь… Хорошо!
Он уже почти заснул, когда раздался шепот отца:
– Сын, на дворе кто-то есть. Тихо, не шуми.
Матвей пружинисто вскочил, на цыпочках подошел к окну, выглянул. Никого. Света они не зажигали, и снаружи дом выглядел пустым.
Отец уже стоял у входной двери с винтовкой наизготовку. Матвей подхватил свою винтовку и подошел, стараясь не скрипеть половицами. Дом у деда Власа был добротный, и полы не гуляли.
Плавно передернул затвор, замер, прислушиваясь. Снаружи и правда доносились шаги. Кто-то не таясь перемещался по двору. Так, будто был уверен, что хозяина нет в доме. Матвей вопросительно глянул на отца – в темноте был виден только его силуэт да блестели белки глаз, отражая попадавший в окно без занавесок свет от желтой, как головка сыра, луны. Отец отрицательно покачал головой, прошептал:
– Ждем, сын. Может, походит да уйдет восвояси. Если в дом не пойдет – пусть уходит.
Матвей кивнул, и в этот момент чьи-то уверенные шаги забухали по крыльцу. Скрипнула дверь, хриплый мужской голос четрыхнулся: темно, не видно ни зги.
Матвей с отцом одновременно отшагнули в разные стороны, беря дверной проем на прицел. Дверь открылась, незнакомец шагнул внутрь. Шагнул уверенно, глядя под ноги. Захлопнул за собой дверь, поднял глаза и уперся взглядом в дульный срез. Винтовка в руках Матвея почти упиралась ему в лоб. Он замер, а отец сказал:
– Руки подними и стой спокойно. Сын, держи его. Побежит – стреляй.
Незнакомец дернулся, спросил:
– Мужики, да вы чего, а? Я ж просто поночевать, дом же брошенный стоит. А вы чего подумали, а?
Матвей молча рассматривал чужака. Аккуратная бородка и щегольские усики, на голове фуражка, перепоясанная портупеей шинель, заляпанные грязью яловые сапоги. Взгляд серых глаз уверенный, спокойный, совсем не вязался с тоном, да и с заданным вопросом тоже.
Отец тем временем затеплил масленку, поднес ее к самому лицу незнакомца, разглядывая внимательно. Тот скосил глаза:
– Руки-то можно опустить?
Матвей сделал шаг назад, отец кивнул:
– Опусти. Садись на лавку, руки на колени положи, чтоб я видел.
Чужак повиновался, сел и уставился на отца вопросительно. Отец спросил:
– Кто таков? Чего ищешь в деревне? Откуда пришел и куда идешь?
Тот усмехнулся:
– Что, даже чаю не нальете?
Отец промолчал в ответ, и чужак сказал, четко и уверенно: