С одной стороны, я оставался в рамках советского общества, формально полноценным его членом. С другой — назрели фундаментальные противоречия с этим обществом. Возник выбор: либо быть евреем, жить в соответствии с традициями своего народа, либо стать советским гражданином с адекватным обществу поведением.
В отъезде в Израиль я увидел возможность разрешения противоречия. Понял, что свое назначение смогу реализовать на родине предков. В 70-е годы я осознал необходимость претворения своей национальной сущности.
Это не был национализм или отчуждение от советского общества. Здесь я родился и вырос и поэтому принадлежал русской культуре, которая была для меня единственной. Но моя национальная, глубинная сущность требовала приобщения к корням. Много позже о сходном чувстве я прочитал у Чингиза Айтматова, Сильвы Капутикян: они открыто и с великим достоинством писали о роли в становлении их личности национальных культур, несмотря на близость к культуре русской.
Существование на грани двух культур, мое стремление приблизиться к еврейству и привело к конфликту с обществом. Сначала попытался добиваться своих прав как еврей в одиночку. Ведь эти мои права провозглашены советским законом.
Из всего следует, что первоначально разногласия с обществом обусловили личные причины. Они есть и у многих других евреев. Я не мог дальше развиваться гармонично. Начал учить иврит в частных группах (домашние ульпаны), доставал еврейские книги, слушал национальную музыку, изучал обряды. В еврейской микроячейке я имел относительную возможность быть евреем. Подобные микроячейки для еврея более органичны, чем хваленый советский Биробиджан, искусственно и насильно созданный социум.
Но меня угнетало, что миллионы моих собратьев лишены и той возможности развиваться, какую имел я в Москве.
Открыто высказывался по этому поводу и был осужден за инакомнение. Замечу, что никогда не покушался на основы советского строя. Хотел получить то, что имеет большинство людей, — конституционные права.
Я требовал: дайте евреям равные возможности, не больше, чем у других. Литовцы, латыши, эстонцы, армяне, украинцы — все нации могут изучать свой родной язык. Евреи же в этом смысле находятся в исключительном, унизительном положении. Даже немцы имеют больше прав. Еще особое положение у цыган.
Я выступал за изменение положения, при котором грубо, чудовищно нарушались права евреев. Вся моя деятельность была признана антисоветской.
Она состояла в следующем. Выучив иврит, я начал учить других. Распространял еврейские книги по истории и философии. До 1969 года я, кандидат наук, был старшим научным сотрудником в научном институте, доцентом вуза. Перед подачей заявления о выезде в Израиль потребовалась характеристика профсоюза и партийной организации. Мне сказали: дадим характеристику, если уволитесь. Нет — не дадим. Уходить не хотел, стал добиваться своего права. Тогда мне пытались навязать допуск к государственным секретам. Я решил уволиться с работы, дабы этого избежать.
Отказавшись от научной карьеры, я был вынужден стать рабочим, сторожем. Но даже на таких «постах» мне не давали покоя — КГБ проявляет к сторожам повышенный интерес. Я попадал под превентивные аресты, несколько раз проводил в тюрьме от девяти до пятнадцати суток. Накануне визита Никсона в Москву многих арестовывали, разбрасывали по подмосковным тюрьмам, отключали в домах телефоны. В августе 1972 года Президиум Верховного Совета СССР ввел правило о выплате суммы денег за образование для лиц, выезжающих в Израиль. Тогда нас, московских активистов, человек около 25, просто продержали в тюрьме трое суток, пока трудящиеся приветствовали американского президента красными флажками.
На работе спросили: «Где вы были?» Справок КГБ не дает, мне засчитали прогулы и выгнали с работы. Итак, в начале 1974 года я вообще лишился любой работы. Долго искал работу. Написал в милицию заявление о выдаче разрешения давать уроки иврита, выплачивать государству налог. Отметил, что имею средства к существованию в виде трудовых сбережений за многие годы плюс деньги за уроки языка. Три года — «период детанта» — меня не трогали. В начале 1977 года я был обвинен в «тунеядстве». В СССР человека' не работающего, даже если он хочет работать или не хочет, имея деньги на жизнь, могут бросить за решетку за «тунеядство».