Условно могу сказать, что частично мои цели достигнуты. Власти вынуждены были освободить меня из тюрьмы — в общем русле либерализации.
Люди теперь преподают иврит — и их открыто не преследуют, хотя еще недавно учителям фабриковали уголовные дела. Достаточно открыто проходят еврейские праздники. Наметился сдвиг в эмиграции. Получают разрешение многолетние отказники, хотя всячески усложняется возможность подать заявление на выезд в Израиль «новичкам». Власти пытаются сгладить остроту проблемы, получив при этом внешнеполитические дивиденды.
Лично я считаю последние годы годами достижений. Дело, за которое я страдал, — важно, необходимо. Это дело для меня святое.
Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?
Ответ: Мое становление как еврея происходило в начале 70-х годов, когда аресты еврейских активистов были делом привычным, обыденным. Я не исключал возможности и своего ареста. Но не ожидал, что в начале 1977 года меня арестуют именно за «тунеядство». Моя конфронтация с режимом носила умеренный характер, сознательно не шел на резкие выступления, полагая, что основное — возрождение культурного наследия еврейского народа. Думал, что за это меня судить будет глупостью. В Москве издавались еврейские журналы, создавались ульпаны. Власти приходили в раздражение, но уголовно еще не преследовали. Ситуация резко изменилась к 1977 году. Лицемерно обвинили меня не в активности как еврея, а в том, что не работаю, т. е. не могу найти работу. Тунеядство предполагает извлечение нетрудовых доходов. Их у меня не было, я занимался общественно полезным трудом — преподавательской деятельностью. И мои ученики хотели быть честными свидетелями. Очевидно, что мой первый арест носил чисто политический характер: КГБ не занимается бытовыми делами.
Пробыл в ссылке, вернулся в Москву к жене и детям. Меня отказались прописать в собственной квартире, объяснив, что «тунеядцев в столице не прописывают». Я стал жаловаться, обещали разобраться. Скитался по разным домам. Тут начался процесс над Юрием Орловым. Я пошел туда вместе с товарищами. Меня снова арестовали, на сей раз за проживание без прописки — «нарушение паспортного режима». Получил три года ссылки. По возвращении продолжал деятельность, еще больше понимая необходимость распространения еврейской культуры как единственного способа предотвращения ассимиляции и деградации евреев.
Подготовил сборник «Наше наследие» — элементарное введение в еврейскую культуру.
Третий арест, в 1982 году, я предвидел. Время было тяжелое, проводилась жесткая политическая линия. Многие прекращали деятельность. Меня несколько раз вызывали в прокуратуру, вели слежку. Неоднократно задерживали, обыскивали. Еще в ссылке на Колыме предупреждали об ответственности за письма в Израиль, за публикации.
На суде занял позицию «семидесятника» (т. е. обвиненного по 70-й статье) — сказал, что занимался агитацией. Отстаивал право евреев на свою культуру в рамках закона, но подчеркнул, что целей свержения советской власти перед собой не ставил.
До последней минуты, до момента ареста не ожидал обвинения по 70-й статье. Знал, что редактору журнала «Евреи в СССР» Браиловскому инкриминировали статью 190 — 1 — «клевету на советский строй».
Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?
Ответ: Арест произошел 20 октября 1982 года. Ему предшествовал обыск, забрали всё: и личный архив, и огромное количество книг, учебники, магнитофонные пленки — уроки иврита. Обыск проводил некто Бурцев. Во время обыска хозяйку квартиры забрали для дачи показаний и продержали трое суток. Требовали от нее свидетельства против меня. После моего ареста по стране прошла целая волна обысков с целью ликвидации всего, что имело отношение к еврейской культуре.
В Саратове протокол одного из допросов на обыске выглядел так. Вопрос майора КГБ: «Какая у вас есть антисоветская литература?» Хозяин квартиры показал «Историю еврейского народа» Сезиля Рота. Там полстранички написано о Сталине. Майор с радостью забрал книгу, оформил протокол. В приговоре эти эпизоды упомянуты.
Обвинение мне сформулировали так: «Иосиф Бегун в период с 1974 по 1982 год под видом распространения еврейской культуры распространял открытые письма, обращения, публикации антисоветского характера». Во время двух предыдущих арестов такого никогда не говорили.