Такие методы обладали недостатками: информация охватывала довольно узкие слои населения, прежде всего интеллигенцию. Однако положительный эффект был налицо: формировалось соответствие между общественным мнением на Западе и неофициальным общественным мнением внутри страны.
Действовала ли я против системы? Еще раз замечу: наше нравственное (не политическое) сопротивление злу следует назвать скорее кустарным, чем подпольным. Самиздат тоже почти весь подписывался настоящими именами авторов. Наши выступления носили открытый характер, закрыты были, в связи с ситуацией в стране, лишь средства реализации. Основой для нас служил принцип гласности. Теперь отвечу на вопрос: боролись ли мы с системой? Если отсутствие гласности и закрытость являются имманентными свойствами нашей системы, то мы выступали против нее.
Движение, начавшееся в 60-е годы, с крутыми поворотами, продолжается до сих пор. Его называют «диссидентское», «правозащитное», «за гражданские права». Значительно реже употребляется формулировка «движение нравственного сопротивления». Но начиналось и развивалось в 60 — 70-е годы оно именно как нравственное сопротивление, принципиально игнорирующее политические задачи и следствия. Сейчас условия изменились и стоит подумать о других формах борьбы. Отсутствие политических целей нашей деятельности объясняется объективной ситуацией. Политическая жизнь в стране не зависела от граждан, которые не могли направленно влиять на политику. Наше движение обращалось не к общественной, а к личной ответственности граждан за происходящее.
В 1968 году я со своими товарищами вышла на демонстрацию на Красную площадь. Наши лозунги «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!» имели чисто нравственное содержание. Кто-то ведь должен был сказать правду открыто. Тогда в стране нашлось 7 человек. Но они нашлись и дали толчок другим. Никто из нас и не имел в виду, что лозунги что-либо изменят. Было бы безумием так полагать. Несмотря на подавление и аресты, климат в стране стал меняться. Уже в январе 1968 года в защиту Александра Гинзбурга и других поставили свои подписи более тысячи советских людей.
Движение нравственное постепенно перерастало в политически осознанное сопротивление. Частично осуществлялась важнейшая цель — распространение информации. Ведь до 1968 года встречи советских граждан с западными корреспондентами носили только частный характер, были подпольными и нередко жестоко пресекались властями.
В январе 1968 года проходил суд на Гинзбургом, Галансковым (впоследствии замученным и погибшим в лагерях), Дашковой, Добровольским. Литвинов (внук первого советского министра иностранных дел) и я написали обращение к мировой общественности в их защиту и открыто, на глазах у властей, передали его западным корреспондентам. Январь 1968 года: дата первых открытых контактов с западными журналистами. Так начиналось наше дело…
Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?
Ответ: На арест шла сознательно, но одновременно и рассчитывала степень риска. Иногда складывались ситуации, когда арест казался весьма вероятным, но не останавливалась, шла дальше грани риска. Деятельность свою считала важнее нежелательных последствий. Перед выходом на демонстрацию на Красную площадь в 1968 году была уверена в том, что меня арестуют. Удивилась бы, если бы этого не произошло. Но власти не захотели меня удивлять. Тогда правительство не считалось с юридическими нормами. Больше того, предпринимались попытки искусственно приспособить законодательство к репрессиям. В 1966 году в Уголовный кодекс введена «брежневская» статья 190—1 (клевета на советский строй). Почему? Арестовали за литературную деятельность Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Суд не мог доказать их субъективный умысел — «подорвать и ослабить советскую власть». Вот тут-то и пригодилась бы 190 — 1, предусматривающая ответственность независимо от целей деятельности. (Статья 70 — «антисоветская пропаганда» — включает обязательно и цель подрыва.) Позже появилась «андроповская» статья 188 — 3, вводившая произвол и беззаконие в рамках закона: заключенных могли приговаривать к новым лагерным срокам в самом лагере — за «неповиновение требованиям администрации». Случаи подобных манипуляций с законами весьма наглядны. Приведу пример Анатолия Марченко (моего второго мужа, замученного в тюрьме). В 1968 году Анатолий Тихонович был арестован за книгу «Мои показания» (рассказывающую об ужасах лагерей), за письмо о предстоящей оккупации Чехословакии (написано за месяц до ввода советских войск), за выступления на лагерную тему. Но ему сказали, что судить за книгу не будут, и обвинили в нарушении паспортного режима. «Надеетесь стать героем? Не выйдет. Будете уголовником», — твердили ему. И вот после смерти Марченко в тюрьме, уже в «горбачевское» время, весной 1987 года в га-зете «Труд» опубликована статья, где мой муж обвинен вновь «посмертно» в драке, в измене Родине, в защите фашизма и «ряде других еще более тяжких преступлений». Нужно ли комментировать юридическую систему?