Я пробыл в заключении с 1975 по 1980 год. За эти годы понял и узнал, что делается в стране. «Прошелся» по тюрьмам. Меня, кстати, все еще уговаривали сотрудничать. Побывал в одной из самых страшных тюрем — в Верхне-Уральске, где людей действительно убивают. Еще лишь две тюрьмы — в Балашове и Златоусте — сравнятся с ней по ужасам. Раньше об этом я знал понаслышке. Но, пережив все это, мириться с происходящим уже не хотел.
Освободившись, я считал своим гражданским долгом распространять в стране знания и информацию о нарушениях прав. После ареста И. Ковалева, высылки из СССР В. Тольца и ареста А. Смирнова я стал редактировать бюллетень «В», в котором каждые десять дней публиковались сведения об арестах, судах, обысках, о положении в лагерях и тюрьмах, документы правозащитного характера. Материалы «В» были основой «Хроники текущих событий». Целью моей деятельности было дать людям реальное представление о стране. Это стало прямым продолжением моих прежних профессиональных журналистских занятий. Власти неоднократно предлагали выехать из СССР (интересно, что вызов из Израиля дошел по почте за пять (!) дней). Я не хотел эмигрировать, несмотря на шантаж. Но твердо знал, чем все кончится. У КГБ были уже все основания для ареста по 70-й статье.
Бюллетень «В» сыграл определенную роль в формировании общественного сознания.
О личных причинах деятельности я уже сказал. Такой причиной был мой первый тюремный опыт, знание о реальном положении дел в государстве.
Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?
Ответ: Я был убежден, что в советских условиях не смогу избежать ареста. К 1983 году понимал ясно, где живу. В стране, где множество явных и тайных работников МВД и КГБ, где большая часть населения поражена смертельным страхом и способна на донос из чувства самосохранения, невозможно было надеяться на что-то иное. Конечно, я стремился избежать ареста, точнее, отдалить его, но лишь с одной целью — успеть сделать больше полезного. Старался не появляться на людях, не афишировал свою деятельность. Еще раз быть в роли жертвы, ничего не успев сделать, желания не имел.
Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали ли вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?
Ответ: 17 февраля 1983 года меня задержали на железнодорожном вокзале в Калуге. В портфеле я нес 20 томов журналов «Континент», «Грани», «Посев», книги Валентинова, стенографическую запись процесса над Александром Гинзбургом и многое другое в таком же духе.
Во время обыска в квартире ко мне пришел один из сотрудников бюллетеня «В» и, естественно, был задержан. У него нашли номер бюллетеня, переписанный моей рукой. Однако в моем доме ничего не обнаружили. В основу обвинения легли такие эпизоды: редактирование «В», написание некролога Варламу Шаламову (опубликован в «Континенте»), Без всяких оснований инкриминировалось и распространение антисоветской литературы. Я был обвинен и в попытке написать книгу о лагерях.
Компромиссов на следствии никаких не допускал: не видел к тому ни нужды, ни оснований. Первые два месяца вообще не давал показаний, напоминая, что статьи 190 — 1 и 70 противоречат советской Конституции и Международному пакту о правах человека. Но позже сам начал настаивать на получении следствием материалов, доказывающих достоверность всех публикаций бюллетеня «В», поскольку мое молчание становилось выгодно КГБ, открывало возможность для вымыслов и бездоказательных утверждений о ложности сведений, помещенных в бюллетене. Но к тому времени уже они отказывались допрашивать: мои показания следователям явно мешали. Во время следствия я провел 40-дневную голодовку с требованием разрешить мне получить Библию, а также прекратить давление с помощью «музыкальной шкатулки» — громкого шума радио, постоянно направленного в мою камеру. Эту голодовку я выиграл. Вторая голодовка была вызвана невозможностью пригласить адвоката, которому бы доверяли я и мои родные. Московским адвокатам не позволяли выехать в Калугу, а предложенные следствием «защитники» откровенно пытались получить от меня сведения, нужные КГБ. В этом случае я ничего не смог добиться. «Защищавший» меня адвокат за трое суток не сказал ни слова, попросил меня самого за него произнести защитительную речь на суде и отказался писать кассационные жалобы. Из 12 свидетелей обвинения на суд вызвали лишь четверых. Следствием я не был допрошен по половине пунктов обвинения, не была произведена ни одна экспертиза, не был запрошен ни один документ, не был вызван ни один из свидетелей защиты. Переход в заключение вторично не был необычным, имелся опыт. Забавное впечатление оставили в памяти сотрудники КГБ из охраны, стоявшие у камеры: работникам МВД не доверяли. Они осматривали мой мусор, прощупывали тарелки в поисках информации. Добросовестно, не снимая пальто и шляп, наблюдали за тем, как я мылся в бане.