Вообще все было нелегко. И голод, даже в отсутствие голодовок, и холод. Я уже не говорю об откровенных издевательствах. Перед каждым выходом в уборную (туалетом не назовешь) меня и Толю Марченко заставляли раздеваться догола, приседать перед охранниками. Раздевались мы на холоде. Охранники при этом хохотали, демонстративно и бесцельно унижая нас.
Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?
Ответ: Особенной неожиданности в освобождении не было. В конце июля 1986 года к нам пришел начальник опергруппы КГБ, как всегда побоявшийся назвать мне свою фамилию. Сказал, что мои друзья занимаются «крупными делами», так как положение в стране изменилось. Увидев, что это меня не прельщает, отметил: «Вы остаетесь врагом, и долго вас на свободе не оставим. Не допустим больше глупости, позволив, как в предыдущий раз между посадками, гулять вам три года». Дальнейшее развитие событий можно было предположить, несмотря на недавнюю смерть Марка Ароновича Морозова. Расскажу коротко о его судьбе. Он неоднократно пытался покончить с собой. Однажды его попытка стала последней — он на глазах у Валерия Сендерова бросился с окна с петлей на шее. Его тут же срезали с веревки, уложили. Но не обратили внимания на пустые упаковки от таблеток у его койки… Через двое суток он скончался. Он не выдержал. За месяц до смерти чекисты предложили ему, как он рассказывал, выступить с осуждением диссидентов, знали, что он сам собирался написать статью в «Правду». Но этого шага он не сделал, не переступил этой черты.
22 января 1987 года большую часть политзаключенных вывезли из Чистополя, меня же изолировали. За два дня до этого в тюрьму приехал прокурор по надзору за КГБ. Он предложил мне написать странный текст, другим такого не предлагали: «В случае, если советские правоохранительные органы будут строго соблюдать все советские законы, Конституцию СССР и все пакты о правах человека, ратифицированные Президиумом Верховного Совета, в соответствии с положительными изменениями в стране и в отличие от того, что было ранее, у меня не будет оснований для конфликтов». О помиловании ни слова. Мне говорили, что я не должен отказываться от своих убеждений, что таковы новые формы.
Через три дня я узнал, что 8 декабря погиб Толя Марченко. С его полки исчезли книги, на топчане в комнате начальника отряда появились стопки его тетрадей. Было ясно, что складывал вещи не хозяин. Я заподозрил: что-то случилось. Фельдшер сказал, что Марченко увезли в Казанскую больницу, медсестра — что в Чистопольскую больницу. В Чистопольскую везут только в критических ситуациях, это так называемая «вольная» больница. Там работают приличные люди, не сочувствующие КГБ. Туда стараются не везти, так как боятся выхода информации.
Я не поверил, объявил голодовку, потребовал объяснений. Меня стали убеждать, что с Марченко все в порядке — он жив. Говорили, как выяснилось, уже после Толиной смерти, о его хорошем самочувствии. Марченко содержался в единственной изолированной камере № 15. Но позже, уже в карцере, я узнал, что Толи больше нет. И хотя текст предложенного заявления меня вполне устраивал, я написал другое заявление в Президиум Верховного Совета СССР, в котором отказывался от общения с любыми советскими организациями, заявил, что гибель Морозова и Марченко расцениваю как убийство, отказался от освобождения до тех пор, пока передо мной не выпустят всех других. Тогда меня перевели из карцера в камеру, где раньше жил Толя. К тому моменту из «семидесятчиков» в Чистопольской тюрьме оставались только И. Бегун, Б. Грезин и я. На пятый день ко мне пришли и приказали собрать вещи. Я возразил, сославшись на свое заявление. Мне тем не менее прочли Указ об освобождении, сказали: «Вы свободны!» — и отвели назад в камеру. На следующее утро нас вместе с Грезиным вывели из тюрьмы, заявив мне, что в тюрьме для меня места нет. По дороге в Казань нашими попутчиками были два крупных сотрудника МВД. В Казани попытался позвонить жене в Москву, не застал ее дома. Ей говорили в КГБ, что сведений обо мне не имеется. Мне не разрешили поймать такси и предложили снова сесть в их машину. Отвезли в аэропорт. Там я увидел Яниса Барканса. Они хотели показать мне, что он жив.
Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?