Ответ: В аресте не сомневался. Ощущение неизбежного ареста появилось, когда начал в 1973 году писать книгу «Карательная медицина». Полная уверенность пришла после решения подписать ее своим именем. Не взвешивал и не анализировал последствий. Как ни странно, даже прагматически безоглядность приносит лучшие результаты, чем попытка лавировать. Я действовал в правовых рамках, но право — фикция. Карательный аппарат государства действует прежде всего из политических соображений. Пренебрегая правом, государство делает так, как нужно ему.
Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления того периода?
Ответ: Первый арест — 1978 года — перенес спокойно. Второй — в 1980-м — еще более спокойно. Я знал об аресте за несколько дней, знал, когда и где будет обыск. У нас был свой человек в КГБ — капитан Виктор Орехов, впоследствии жестоко осужденный за «измену Родине». Он проводил у меня обыск в 1977 году, работал в управлении, которое «обслуживало» диссидентов. Вероятно, общение со средой правозащитников, интерес к другой жизни, где есть свобода, литература, умные разговоры, произвели на него впечатление. И там попадаются люди!
Арест мой прошел «по-римски», за пиршественным столом в доме у Ирины Гривниной (сейчас живет в Голландии). Я собрал гостей — своих друзей. По сообщенным данным, меня должны были взять 15 мая 1978 года, в день начала суда над Юрием Орловым: планировали задержать у здания суда. Можно было убежать, спрятаться, как сделал Орлов, оттянув арест на 10 дней, в которые успел попрощаться с близкими, сделать кое-какие дела. Я решил оставаться на месте. Работал фельдшером на «Скорой помощи», за мной уже ездили их машины: вели наблюдение. Накануне ареста, 14 мая, собрались у Гривниной гости, все, конечно, знавшие. Стол накрыли роскошный. Даже сейчас чувствую запах того плова, в мою честь. Но они нагрянули прямо перед обедом. По сей день жалею, что не отведал плова.
Следствия как такового и не проводили. Отказался участвовать, не разговаривал, нигде не поставил ни одной подписи. Как выяснилось, следствие начали еще за полгода до ареста, так что все «материалы» уже были у них готовы. (Следователь Гуженков из Московской областной прокуратуры.) Обвинение строилось целиком по эпизодам моей книги, в основном по тем, что касались смертных случаев в СПБ, убийств, условий содержания. Проводилась историческая, идеологическая и литературная «экспертиза». Увидев много процессуальных нарушений, я попросил процессуальный кодекс — не дали. Пришлось добиваться его голодовкой.
Никаких компромиссов не допускал, даже не считал нужным отстаивать свои убеждения — полностью игнорировал следствие. Во время второго следствия компромисс один был. (Первый арест — за книгу, получил ссылку. Вторично арестован в ссылке за обращение к Конгрессу США с призывом не ратифицировать договор ОСВ-2, написанное в 1979 году.)
При знакомстве с материалами дела обнаружил в нем «Доктора Живаго». Не заметил, как увлекся и начал читать роман (тоже документ следствия — имею право!). Читал бы не меньше недели, но пошел на компромисс со следователем — согласился сократить чтение до двух дней при условии вернуть часть бумаг моей жене.
Потрясающее чувство счастья, в реальности длившееся несколько секунд, растянулось в ощущениях на всю жизнь. Суд проходил в подмосковном городе Электросталь. Когда меня после оглашения приговора вывели из здания суда — от порога оставалось три шага до «воронка» с решетками, я услышал, как скандировала толпа: «Саша! Саша! Саша!» Я почувствовал могучую поддержку друзей. Такое не забывается.
Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?
Ответ: Из трех с половиной лет заключения в лагере на зоне я провел лишь шесть месяцев. Больше года — в ШИЗО, еще в ПКТ, в больнице. Сознательно, специально на конфронтацию с администрацией не шел. Но у них профессиональный, собачий (как у гончей) нюх на людей, которые держатся с достоинством, даже внутренне. Таких людей стараются изолировать, провоцируют. «Старые псы» видят душу по глазам. В глазах должна быть покорность. Мои глаза не нравились, вероятно, из-за выражения независимости. Поэтому большую часть срока провел в одиночках.