В конце 60-х — начале 70-х годов правозащитное движение было единственной формой нравственного сопротивления, способной оказать положительное влияние на обстоятельства в стране.
Основной задачей правозащитников было обращение к международной и, по возможности, к советской общественности с целью добиться изменения положения с правами человека в стране.
Надеюсь, что поставленная задача хотя бы отчасти выполнена. Думаю, что в малом процессе освобождения политзаключенных есть вклад борцов 60-х и 70-х годов, мой скромный вклад тоже. Думаю, что обретшие сейчас свободу узники совести обязаны не либеральному крылу в партии. Не уверен, что таковое вообще есть, однако всё может быть. И всё же прежде всего они обязаны правозащитному движению и поддержке международной общественности.
Даже после формального разгрома организованного правозащитного движения — Хельсинкской группы, Фонда помощи политзаключенным — в стране остались люди, которые продолжали борьбу. Появились открытые письма в защиту преследуемых, на Западе становилось известно о судах и положении в лагерях.
За период 1966–1985 годов вся информация о положении с правами человека публиковалась за рубежом, становилась достоянием гласности и фигурировала на международных встречах. Вопрос прав человека поднимался и тогда, когда на свободе уже не осталось объявленных членов группы «Хельсинки». Сведения о злоупотреблениях в психиатрии доходили до международных форумов врачей. После 1986 года члены комиссии по расследованию злоупотреблений в психиатрии В. Бахмин, А. Подрабинек, А. Корягин были арестованы.
Но документы, собранные ими, были обнародованы. СССР вышел из Всемирной ассоциации психиатров.
До тех пор пока существует хоть один политический узник СПБ (психиатрическая спецбольница тюремного типа), эти документы не утратят своего значения. Кстати, освобождение из психбольниц идет значительно медленнее, чем из лагерей и тюрем.
Я не могу отнести себя к людям, благополучно устроенным в жизни. Не сделал карьеру, не добился материальных благ. Здесь мне удалось немного. Поэтому у людей со стороны участие таких, как я, в правозащитной деятельности создавало впечатление о чисто личных мотивах. Не вполне согласен. Правозащитное движение как таковое имеет высокую общественную цель. И надеюсь, что все люди, участвующие в нем, ставят нравственные и общественные ценности выше личных и материальных. Хочу надеяться, что отношусь к их числу. Не думаю, что изменил бы своим принципам, находясь и на более высокой ступени общественной иерархии. Но практически во всех случаях более высокое положение порождает конформизм.
Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?
Ответ: В условиях тоталитарной системы нет понятия «правовые рамки». Раз так, если гражданин за открытое исповедание не только политических, но и религиозных убеждений может быть подвергнут преследованиям, то я не мог сбрасывать со счетов возможность своего ареста. До меня были арестованы многие мои друзья — и возможность ареста видел реально. Я сознательно следовал своим убеждениям, независимо от того, буду арестован или нет. Последнее у нас возможно разве что по случайности. Заранее трудно предсказать последствия. Каждый неконформист, выступающий открыто, может быть репрессирован в любой момент. Я знал, что рискую. Но грани риска в такой ситуации нет. Грань одна — молчать. Если не следовать этому, ты не застрахован.
Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?
Ответ: О деле. Несмотря на то что я не отрицал своей правозащитной деятельности, участия в сборе информации о нарушениях человеческих прав, я не выполнял такой важной роли, чтобы мне можно было инкриминировать преступление. Не существовало ни одного открытого письма, составленного или подписанного мною. У следствия не было и прямых доказательств моего участия в редактировании «Хроники текущих событий» и бюллетеня «В». Поэтому предполагал, что даже в случае ареста материалов на меня будет немного.