16 марта после ужина вызвали: «С вещами!» Про-шмонали (т. е. обыскали) и выпустили на свободу, прочитав выписку из Указа о помиловании. Помню слова: «За примерное отношение к труду» и «…твердо встал на путь исправления».
Данная мною подписка-заявление действительно отражает мои сегодняшние убеждения. Я не хочу вообще в Советском Союзе ничем заниматься, никакой политической деятельностью. Хочу уехать в Израиль, устроить личные дела и приносить пользу своему, а не чужому народу.
Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?
Ответ: Годы, проведенные в заключении, — важнейшие в жизни. Считаю их удачей в судьбе, особенно время в Чистопольской тюрьме. Своими силами, без их помощи, не смог бы, может быть, окончательно выбраться из трясины, советского болота. Ведь можно ругать, критиковать советскую власть, но оставаться советским человеком.
Мир такого человека, ограниченный рамками тоталитаризма, представляется единым и незыблемым жестким механизмом. С одной стороны, во многом правительство виновато, с другой — все хорошее тоже от правительства.
Тюрьма помогла мне избавиться навсегда от подобного стереотипного миропонимания. Человек — слабое существо. Он может совершенно неожиданно, и для самого себя, вдруг оказаться подлецом и подонком, если в нем нет внутреннего твердого стержня, если он бессилен, оставлен Богом. Моя заслуга — милость Божья, мною не заслуженная. Я был проведен по краю пропасти, мог сорваться, но что-то неведомое остановило меня от срыва. Из-за меня не пострадал ни один человек. А ведь многие, более честные, достойные и умные, становились причиной трагедий.
Для меня пережитое — момент Воскрешения и Возрождения. Я избавился от комплексов, понял главное для себя: единство со своим народом, с евреями.
Не могу не вспомнить об Иосифе Бегуне. Он — пример в моей жизни. Он научил меня, что значит быть настоящим сионистом и евреем. Он и сейчас — мой идеал. Всегда, в любых условиях Бегун находил возможность помогать своим братьям.
27 октября 1986 года мы оказались с ним в одной камере, его привели ко мне после голодовки. Трудно передать, как он обрадовался, увидев меня. И я вновь ощутил единство еврейского народа. Один бы не выжил, меня бы уничтожили. Трое суток я провел в камере вместе с Бегуном. Наверное, счастливейшие дни всей моей жизни, хоть просись назад в Чистополь! Я уже сказал: от общественной деятельности в СССР я отказался. Она была бы вмешательством во внутренние дела чужого государства. Пусть мои дети, если пожелают, займутся такой деятельностью у себя на родине.
Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?
Ответ: Я всегда был оптимистом. То, что происходит, — лучше, чем ничего. Будь покрепче здоровье умерших лидеров — было бы хуже. Хорошее я вижу даже в «микроскопических» сдвигах. Горбачев имеет хоть малую, но «обратную связь» со своим народом. Он живой человек, способный реагировать на процессы в обществе. Раньше управление автоматически сводилось к директивам «сверху». Дальнейшие преобразования не исключены. Но советский аппарат вместе с тем способен пока «проглотить» любые реформы и перестройки. Всего можно ожидать, но мне хочется оставить эту страну оптимистом.
Самое последнее, что я могу сделать для страны, — поскорее отсюда уехать и предоставить ее хозяевам делать свое дело.
Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?
Ответ: Сказать, что положение с правами человека осталось на нуле, нельзя. Впервые за 70 лет освобождена малая, но все-таки часть политзаключенных. Увеличилось число разрешений на эмиграцию. Все это, конечно, капля в море. Сотни политзаключенных продолжают сидеть. Пока дела обстоят так, говорить о реальных переменах — пустые слова. Все политзаключенные должны быть оправданы и реабилитированы. Известно ведь, что их дела сфабрикованы.
Для меня права человека — это прежде всего свобода совести. Даже авторитаризм имеет резон, пока человек может свободно выражать религиозные убеждения. Человек должен знать, что его убеждения и взгляды не будут поводом для репрессий. Я — за гуманитарный плюрализм, но не за абсолютный политический плюрализм. Нельзя проповедовать газовые камеры, призывать к уничтожению соперников. Но я и против любых полицейских мер. Если общество сильно, оно способно их избежать. Такое возможно при достижении обществом духовной зрелости. Черносотенное объединение «Память» — болезнь, которой придется переболеть стране, цена, которую придется заплатить. Для излечения от «Памяти» необходимо предоставить публичную трибуну оппозиции. Перелом же в советском обществе произойдет только тогда, когда пересмотрят хоть одно дело, сфабрикованное КГБ. Пока КГБ вне критики, произвол этой организации доведен до абсолюта. Без критики КГБ никакой гласности быть не может. И все же есть положительная сторона их деятельности, они единственные, кто был способен хоть как-то сдерживать все разъедающую коррупцию.