Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?
Ответ: Поначалу, в лагере, самое трудное — отсутствие Библии и демонстративное сожжение моих математических работ. Предварительно их на глазах мяли, рвали, оплевывали. Не скажу, что полностью безразлично относился к холоду и голоду. Однако моральные пытки несравнимо страшнее. На следствии, например, со мной «пошутили», сообщив о мнимой «гибели» близкой мне женщины — с целью оказать психологическое воздействие. Письма от матери, хоть и не все, в лагерь доходили. Но пару раз переписку прерывали месяца на два. Потом письма начинали приходить снова. О конфискациях не сообщали, но, поскольку все письма нумеровались, было ясно — их крали.
Пыткой назову и невозможность причащаться, заниматься наукой. Только после конференции по правам человека в Берне я впервые переслал на волю свои статьи.
…Такая вот деталь. Туалетной бумаги, естественно, не водилось. В ШИЗО давали клочки газет, но только на иностранных языках, чтобы не развлекались чтением во время физиологических отправлений. Языков никаких не знаю, потому не мог судить — капиталистические газеты или из стран социализма.
Позже, кстати, лимитировали и количество выдаваемых клочков туалетной газеты. Ваню Ковалева спросили на политбеседе в ответ на его протесты, когда пришли провести с нами работу (надо же им было галочки ставить!): «Сколько бумаги вам требуется на раз?» Спросили люди с погонами, хоть и с красными, но всё же… Обсуждали проблему с живым интересом минут десять. Вдруг майор Осин, начальник зоны, густо покраснел, стал как его погоны. Понял (единственный!), что тут что-то не то происходит. Ваня любил воспитывать и «уколоть» надзорсостав. Он сказал после этого прапорщикам: «Не будет бумаги, так вам же придется задницу нам подтирать. Прикажут — сделаете!» И поверьте, нет здесь поэтической фигуры или гиперболы! «Туалетные газеты» лимитировали максимально. Поступило распоряжение подавать бумагу непосредственно на парашу и добавлять по листочку по использовании предыдущего. Мы сами поначалу стеснялись, просили дать несколько листочков сразу, но стражи отвечали с гордостью: «Ничего, на то прапорщики есть!» Ну, раз так… И вот сидим, даже неудобно сказать на чем, а рядом прапорщики выдают по нашему требованию подтирку через кормушку! На 35-й зоне в Перми мы с Ваней, пребывая в ШИЗО, часто трепались (стенки в уральском ШИЗО тонкие). Начальство кричало: «Поместим вас за это в ШИЗО!» Нас это здорово развлекало, понятно. А они только через несколько месяцев увещевать перестали. Поняли.
Тогда начали включать радио и направлять звук в камеры, используя «могучее средство пропаганды» в качестве глушилки. Достойное применение. Вообще-то ведь радио в ШИЗО запрещено. Недозволенная роскошь. Я передал благодарность за радио заместителю начальника лагеря по режиму Букину. Радио, т. е. «глушилку», немедленно убрали.
Это я вроде не на вопрос отвечаю. А на самом деле именно на него. Не только смешно все это было противно. Просто руки порой опускались — ну как и сражаться с таким врагом? И страшно, глядя на них, до чего же Система человека — образ Божий! — довести может!
Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?
Ответ: В середине января меня привезли в Лефортово. Сразу начались разговоры: «Напишите ходатайство о помиловании, а в нем можете указать, что намерены продолжать свою деятельность».
Ситуация для любого советского человека ясная предельно: бумажка нужна, какая — неважно. Предложение удивило чрезвычайно. Кажется, не первый год меня чекисты знают. «У меня-то время есть, — говорю, — могу и поговорить с вами, даже интересно. Но у вас время рабочее, оплаченное, стоит ли его терять попусту?»
Прокурор стал меня убеждать в том, что ходатайство — простая юридическая формальность и ничего позорного в ней нет. «Допустим, — отвечаю, — вы юрист, я же человек простой, темный. Но ваши революционеры, те, что из лучших, — эсеры — за такое предложение в лицо бы плюнули. Есть еще ко мне вопросы?»