Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?
Ответ: Произошел обыск на квартире. Ничего, естественно, не нашли, других учил, и уж о себе-то грешно было не позаботиться. Забрали, правда, кое-какие бумаги. Затем отвезли на допрос и мгновенно арестовали. «Вы слишком долго издевались над КГБ, так что теперь делайте выводы».
Конкретных обвинений практически не предъявили. Следователь попался умный, грамотный. Ему предстояло доказать два обстоятельства: авторство книг и клевету на советский строй. Ни того, ни другого сделать оказалось невозможно. Материальные доказательства — черновики отсутствовали. Я говорил: «Первоначальный текст книг писал я, но потом они перед изданием существенно редактировались и дополнялись, так что их автор теперь — коллективный». Не отрицал — идеи принадлежат мне, но отвечать за каждую строку коллективного творчества не счел правильным. Был такой эпизод. В книге фигурировала цитата: «Пришла весна, настало лето — спасибо партии за это!» — с пометкой: перевод с китайского. Фраза инкриминировалась как антисоветская и клеветническая: «пропагандирует негативное отношение к КПСС, к явлению позитивному». Я отвечал: «Здесь высмеивается мистическое отношение к партии, ее обожествление. Кроме того, речь идет не о Советском Союзе, а о Китае». Последний аргумент следствие отклонило.
Арестовали меня 1 апреля 1983 года, а 29-го числа того же месяца я был готов давать любые угодные им показания: не выдержал издевательств и жестокого обращения в камере. «Прессовка» доведена у них до уровня виртуозного. Но когда меня привели на допрос, я не мог ни говорить, ни писать — как парализовало от пережитого. Чувствовал, что от издевательств близок к помешательству. Тогда меня перевели в другую камеру, там выспался, обрел форму. Получив передышку, занял прежнюю позицию. (Впоследствии следователь московской Бутырской тюрьмы Воробьев был освобожден от должности за применение «прессовок».)
На следствии ощущал легкость: нечего было бояться. Я прожил жизнь так, чтобы никогда не опасаться последствий. От меня же упорно требовали признать вину и раскаяться. Я выбрал такую линию: «Признаю себя виновным». Подумал — раз арестовали, значит, по их мнению, виновен. Ну а если я и не знаю своей вины, еще не значит, что ее нет.
У меня были столь примитивные, не оригинальные убеждения, что мне не составляло труда их отстаивать или не отстаивать. Хотели другого — чтобы я себя скомпрометировал. Но как же я мог, например, написать, что у Сахарова плохая жена?
В памяти сохранилась деталь. Я старался попасть в сносные условия: в больнице лучше кормят, можно отдохнуть. Но, конечно, сделал все, чтобы не признали невменяемым. В те времена психиатры не любили ставить диссидентам диагнозов. И так шум стоял в мире о злоупотреблениях в психиатрии. Меня вел молодой врач, женщина. Беседовала со мной о деле. Все дело находилось в ее распоряжении — таково правило. Она с удовольствием прочитала обе книги, приложенные к досье. Я спросил: «Виновен ли я?» Она ответила: «Не могу судить, не являюсь специалистом». — «А как вы думаете не как специалист, а как человек?» — «По-человечески — не виновен!» Потом я ей объяснил, что во всем мире вопрос о виновности решают не специалисты, а присяжные, люди разных профессий. Доктор засмущалась. Вскоре ее заменил другой врач, и мое пребывание в Институте судебной психиатрии им. Сербского растянулось на три долгих месяца. Поразило вот что: смущение честного человека, врача, привело к отстранению от пациента.
Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?
Ответ: Ничего оригинального не скажу. Уступок администрации старался не допускать. Со мной не раз беседовали: требовали раскаяния. А у меня не получалось раскаяться. Каждый раз хотел написать бумагу, как они просили. Садился писать — все получалось наоборот, с обратным знаком. Их не устраивало — я же иначе не мог. Начинали «прессовать» — вот и конфликты. Отбывал срок в уголовном лагере в Кустанае.