Почему я так поступил, объяснять не буду, трудно, тяжело, да и не имеет смысла.
Скажу открыто о мотивах своего поведения: хотел смягчить последствия и наказание. Моя библиотека находилась на шести квартирах. Я сказал, что найду способ передать библиотеку в их руки, не называя никаких имен. И вдруг, неожиданно для самого себя, поехал вместе с гебистами по адресам. Трудно объяснить, что происходило в тот момент со мной. Непередаваемое нервное состояние. Я не только передал библиотеку, но и назвал фамилии. Считаю это предательством. И ни при чем тот факт, что для людей не было последствий (кроме попадания в досье КГБ). Предательство мое непростительно. Любое объяснение может прозвучать попыткой оправдания, а я этого не хочу. Не имею права и не хочу смягчать свою вину. Самым сильным впечатлением того периода остаются для меня мои «чистосердечные показания».
Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?
Ответ: Я не был в тюрьме, только в лагере. Когда меня пригласил «для знакомства» чекист, старший лейтенант Владимир Иванович Ченцов, я ему сказал: «Я нахожусь здесь не только за то, что участвовал в «Хронике», но и потому, что не называл имен друзей и единомышленников (трагическое исключение — адреса, где хранились мои книги). Потому не собираюсь вам помогать». После этого я попадал в ШИЗО, меня репрессировали, или, как у нас называется по-зэковски, «прессовали», лишали свиданий. Вербовка в лагере — дело обычное, в основном на нее идут осужденные по 64-й статье, которые делятся на три категории: те, что сидят «за войну» (т. е. преступление в военное время), пытавшиеся перейти границу и «шпионы». «Семидесятчики» (статья 70), за редким исключением, не сотрудничали с администрацией, они отстаивали свои идейные убеждения. От сотрудничества отказался и я, но уступки допускал. Например, согласился участвовать в субботнике, впрочем, на воле я тоже это делал. Шел на компромисс с совестью, не занимал позицию противостояния администрации. Открыто меня за это не осуждали, в душе — безусловно. Анатолий Марченко, встретив меня в лагере, сказал: «Нам лучше не общаться».
Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?
Ответ: Самым тяжелым для меня в лагере было одно — «прессовка». Когда не было «прессовки», казалось, будто нахожусь в армии: размеренный режим, регулярное питание, чтение газет, журналов. Физически чувствовал себя хорошо.
Еще очень трудно переносил ограничение на переписку, конфискации писем из-за так называемых «условностей в тексте». Было желание вообще отказаться от корреспонденции.
Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?
Ответ: В сентябре 1986 года по Пермским лагерям разъезжала группа высокопоставленных чекистов из КГБ СССР. Они уговаривали нас написать прошения о помиловании. Я написал и ожидал освобождения. Сначала меня перевели в больницу («оперативный отстойник»), потом в купе поезда отвезли из зоны в Пермь. Там меня вызвал работник прокуратуры. Под его диктовку я написал заявление: «Обещаю не заниматься деятельностью, наносящей ущерб государству. Прошу досрочно освободить и разрешить вернуться домой в Москву».