Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?
Ответ: Самое ужасное из виденного — лагерная «каста неприкасаемых». Сюда относятся «пинчи» — педерасты или люди, объявленные гомосексуалистами. К ним запрещено прикасаться. Если просят закурить — нужно бросить окурок на землю — его поднимают. (Вообще, физиологически неприятных ощущений хватало. Помню, в камеру Бутырской тюрьмы ввалился человек, встал на колени и стал жадно пить из унитаза.) Порядки обращения с гомосексуалистами издавна созданы самими уголовниками. Нравственная проблема трудна: жалеть и потворствовать гомосексуалистам тоже нельзя — садятся на шею. Страшно другое — большинство из них не гомосексуалисты, а объявленные таковыми или изнасилованные. У них — отдельный стол, отдельная посуда.
Когда человек попадает в Кустанайский лагерь, его начинают ежедневно лупить. Требуют подписать документ о вступлении на «путь перевоспитания и исправления» и в секцию правопорядка. Человек должен стать активистом этой секции. Избивают же сами активисты — «старики». Меня не били — политическая статья 190 — 1 — «клевета на советский строй» — о таких спец-часть лагеря дает указание особое. Случалось, что от побоев откупались — чаем, деньгами, вещами.
Побои — дело страшное, были даже самоубийства. Человек, потерявший свободу и оказавшийся в заключении, попадает в иное общество, имеющее совсем иные законы и критерии. В задачу этого общества входит заставить человека работать до последнего пота. Представьте такую ситуацию. Некий заключенный, из «сильных», приходит в администрацию и говорит: «Я обещаю вам, что заставлю всех других заключенных работать изо всех сил, гарантирую перевыполнение плана. Условие: часть заработанных денег беру себе, часть — отдаю вам. Вы же не вмешивайтесь в мои действия. И волки сыты — и овцы целы». Примерно такое соглашение, рассуждая теоретически, устанавливается. Человек делается рабом, в роли рабовладельца — другой заключенный. Идеальная модель общественного самоуправления! В лагере тоже, оказывается, можно стать начальником, найти себя, занять привилегированное положение. Мне пришлось тяжело. Ко всему добавили после отбытия основного срока статью 206 — за «хулиганство».
Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?
Ответ: Предчувствовал освобождение, читая газеты. Видел изменения в стране. Приехал из Москвы некий Альберт Кузьмич Шевчук, беседовал со мной о «поми-ловке». Я написал: «Я всегда уважал и соблюдал советские законы. Намерен и впредь поступать точно так же».
Виновным себя не признал, никаких обещаний прекратить деятельность не давал. Подписанный текст отражал мои взгляды. Следователя текст удовлетворил.
Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?
Ответ: Сидеть в тюрьме — значит «немножко умереть». Тюрьма никому еще никогда ничего не давала хорошего. Опыт заключения — негативный опыт, а вольной жизни он только мешает. Бывает, выходя на свободу, человек еще долго духовно пребывает за решеткой. Не случайны поэтому возвращения туда, рецидивы.
Конечно, мои убеждения радикально изменились. До тюрьмы я свято верил в правосудие. Распространяя этические воззрения, не считал это деятельностью. Быть честным человеком и помогать людям — никакая не деятельность, а образ жизни. И сейчас готов жить, как жил. Но теперь трудно, просто устал. В глубине души почувствовал, что моя вера в правосудие была иллюзией, значит, и я, быть может, распространял лишь иллюзии.
Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?
Ответ: Мне неизвестны люди среди правозащитников, стремившиеся свергнуть советскую власть. Речь шла о гласности и перестройке, о модификации общества. И я всегда был за перестройку. Любил до ареста произносить застольный тост: «Выпьем за успех нашего безнадежного дела!» Мы и жили и страдали за дело, которое начало постепенно свершаться. Иначе жить не могли. Оставаясь членом общества, приму посильное участие в новых процессах, точнее сказать, продолжу участие, прерванное тюрьмой.