– Смотри, – Иртанетта показала на дверь клетки. – Задвижка сломана!
Я пригляделся. Стальной засов, запирающий клетку, скручивался мёртвым червём, немного не доставая до петли. Достаточно легкого рывка, и дверь распахнётся.
– Не надо ничего трогать, – предупредила Иришка. – Сейчас разбудим мастера Биггля, пусть он что-нибудь сделает. Интересно, кто сломал засов?
Мы двинулись в обход испорченной клетки. Под каменным козырьком виднелась крохотная дверь – туда-то и вела меня Иртанетта.
– Главное – не шуметь и не паниковать, – объяснила она. – Мастер Биггль и не из таких передряг выпутывался. Он справится с любой тварью в бестиарии, кроме, пожалуй, Митгарда. Но с ним вообще никто не справится. Счастье ещё, что он мирный.
Я немного нервничал. Встречаться с головорезами Красного рыцаря не хотелось. Это лишь у Крапивина хорошо получается: пацан попадает в чужой мир и с ходу разделывается со всеми их бедами. Казнит тиранов, ломает Ящера… В жизни обычно по-другому.
Мы подошли к двери.
– Господин Биггль? – Иртанетта осторожно постучала. Никто не ответил, и она забарабанила сильней: – Господин Биггль, откройте! Это я, Иртанетта. У мантикоры сломана клетка!
Я потянул за ручку. Дверь распахнулась. Мы переглянулись и вошли внутрь.
Клетушка, в которой обитал смотритель, больше всего напоминала строительную бытовку. Грубые сосновые нары, поверх досок – тощий тюфячок да грубое солдатское одеяло. Стол, пара табуреток. На столе – оплетённая лозой бутыль, два грязных стакана и помятый жестяной чайник. Свисающий с потолка жёлтый камень наполнял комнату призрачным сиянием. Видимо, его света хватало для чтения: в углу комнаты стоял шкаф, заполненный книгами. Не легкими пластиковыми обложками, как у Визионера, а старинными, тяжелыми. Словно в исторических фильмах.
В каморке витал тяжёлый винный дух. Сам хозяин спал, скорчившись поверх одеяла, маленький, обмякший. Иртанетта тряхнула его за плечо – безрезультатно. Биггль всхрапнул, пробормотал что-то несуразное и спрятал голову под подушку.
– Кто же его так напоил? – недоумённо вскинула брови Иришка. – Ему же нельзя, все знают! Чудовища не переносят пьяных.
Я взял со стола бутылку, принюхался. В нос шибануло вонью гнилого винограда. Как такое пьют? И почему два стакана?
– Ириш, – я указал взглядом на стол. – Он не один пил.
– Точно.
Мы переглянулись. Предательский холодок разлился в животе. Кто-то из людей Красного рыцаря был здесь. Кто-то споил хозяина бестиария и сломал задвижку.
– Надо предупредить короля, – сказал я.
Иришка помотала головой:
– Адвей, тебя ждет Анфортас. Это важнее! Я проведу тебя к реке, а сама вернусь.
Снаружи что-то загрохотало, послышались шаги. Я схватился за рукоять шпаги и замер. Раздался стук в дверь… даже не стук, царапание – словно напроказившая собачонка просилась домой.
Я вытащил шпагу. Иртанетта толкнула дверь и отпрыгнула мне за спину. За порогом валялся человек – коренастый, краснолицый, в широченных чёрных штанах и грязной белой рубашке.
– Господин Биггль? – удивлённо пискнула Иртанетта. – А… а на кровати кто?..
Я уже понял кто. Схватив принцессу за локоть, я бросился наружу.
– Не торопись, Адвей! – Красный рыцарь спрыгнул с нар и бросился за нами: – К Анфортасу тебе не успеть. Мои люди перекрыли все выходы.
Не слушая его, я тащил Иртанетту к тропинке. Итер не врал: среди клеток маячила сутулая фигура Играйса. Ещё один солдат караулил у дальней стены пещеры. На карнизе скучал арбалетчик в вишнёвом плаще.
– Как видишь, я не забываю обид. – Итер остановился на пороге клетушки. Потыкав лежащего Биггля носком сапога, он вздохнул: – Обабился старик. Пить разучился… – И добавил, глядя на меня: – Здесь свидетелей нет. Твоим друзьям отщепенцам никто не донесёт. К утру ваши трупы обнаружат; найдут пьяного смотрителя и раскуроченную клетку. Король огорчится, конечно, – гербовый зверь растерзал принцессу и ее дружка… Но все мы смертны.
Красный рыцарь шагнул ко мне. Я попятился.
– Какой же ты мерзавец, Итер! – воскликнула Иришка. – Ну ты и сволочь!
– Почему? – удивился он. – Я всего лишь продолжаю прерванный поединок. – Он шутовски отсалютовал принцессе шпагой: – У твоего дружка теперь есть оружие. А за свои слова надо отвечать.
Итер двинулся в обход тропинки. Я замер в неуклюжей боевой стойке, пытаясь отгородиться от Красного рыцаря клинком. Ни дома, ни в интернате я не играл в войну. Мама считала поединки дикостью, анахронизмом. В фильмах, которые я смотрел, коэффициент жестокости стоял на минимуме, так что боевые сцены превращались в балет.
Иришка сжалась в комок, сложив ладони лодочкой у рта – так, словно ей было холодно. Взгляд её сделался тоскливый, беспокойный.
– Прошу, – Итер отбросил грязно-серый маскировочный плащ и остался в алом камзоле. Мы скрестили шпаги. – Друг мой, – мягко упрекнул рыцарь, – держи оружие ровнее. Я могу зарезать тебя первым же ударом, а это неинтересно.
Я выровнял острие, направив его в горло Итера. Мы стояли, глядя друг на друга: он с интересом, я – с ужасом. Что же он медлит?
Лязгнул металл. Рукоять шпаги вырвалась из моей руки. Заныла ладонь. Иришка ойкнула, зажмуриваясь, и отступила на шаг назад.
– Подними, дружочек. И запомни: «они крепко сжимали оружие в руках» – плохая метафора. Расслабляй кисти.
Моя шпага лежала рядом с тропинкой. Я потянулся к ней, настороженно следя за рыцарем. Он не нападал. Подобно коту, что играет с мышью, Итер наслаждался моей беспомощностью.
– Туше! – Шпага вновь вылетела из руки. Как и в прошлый раз, я не смог уследить за движением Итера. – Мягче держи рукоять. Следуй за клинком.
Это повторялось вновь и вновь. Мой противник наслаждался жизнью. То он сетовал, что мне тяжело дышать, и я медленно двигаюсь (это стоило мне всех пуговиц с рубашки), то принимался подравнивать мою причёску. Фантазия его была неистощима. Когда он попытался перерезать пояс моих штанов, я отпрыгнул. Лезвие скользнуло по завязкам кошеля, и коробочка с крабом покатилась по камням.
Бок ожгло болью.
Глава 4. Эта жизнь
Первые несколько часов после наркоза – это всегда страшно. Говорят, что у нас на Казе медицина отсталая. На богатых планетах операции делают под гипноконтролем: это когда потом ни голова не болит, ни тошноты нет. Не знаю. Так тяжело просыпаться мне ещё не приходилось. Даже когда мне мениск чинили – после хоккея на скалах.
Свет в палате горел едва-едва, но всё равно глаза слезились. Над ухом жизнерадостно пиликал эскулап. Меня тошнило; тело казалось раздутым, словно баллон аэростата. Страшно хотелось пить.
Моё пробуждение сразу же заметили. Появилась пожилая медсестра, отключила дурацкую пиликалку и обтёрла мне лоб холодным мокрым полотенцем. Здорово! И пальцы у неё – тёплые, ласковые, как у мамы. От их прикосновения даже боль поубавилась.
– Ожил, путешественник? – добродушно осведомилась она. И добавила: – Лежи, лежи, подниматься тебе никак нельзя. Говорить – тоже. Сейчас тебя доктор посмотрит. Потом придёт его превосходительство, тогда всё и расскажешь.
Я успокоился. Может, и не провалил я экзамен? Иначе стал бы Визионер со мною разговаривать. Передал бы через какого-нибудь лейтенантика – мол, так и так, ты нам не подходишь. Счастливо оставаться.
Но всё равно тревожно… А вдруг у них так положено? И о провале должен сообщать сам генерал? А потом Каз, интернат… Даже если меня не отправят в Лачуги – как я буду жить, зная, что ничего путного из меня не вышло?
Появился доктор. Доктор хороший дядька, только задумчивый. Он попросил называть его Алексеем Львовичем, а потом стал задавать вопросы. В основном спрашивал, как я себя чувствую. Посадил на меня жука-анализатора, а сам принялся что-то быстро-быстро набирать на листе пластика.
– Алексей Львович, – спросил я, чувствуя себя совершенно по-дурацки. – А что со мной было-то? Как я сюда попал?