Я опаздывал. Драка в санблоке выбила меня из размеренного ритма лагерной жизни. Когда я вышел, уже начало темнеть. Меж туч горели зелёные звёзды – словно изумруды на бархатных подушечках.
Вот и зелёная вспышка. Хрипло взревела сирена, и заключённые едва заметно ускорили шаг. В лагере началась деловитая суета. Каторжники спешили к холму, стараясь не сбиваться на бег. Они напоминали прилежных студентов психотренинга: движения ленивы и медитативны, глаза смотрят внутрь.
Бежать нельзя. Бегущие люди легко образовывают толпу, а с толпами палач-машины борются. Каждый должен гулять сам по себе. Как киплинговская кошка.
Я влился в общий поток. Вместе со всеми и – отделён от других. Потрескивали разряды. В воздухе разлилась промозглая сырость. Защищённый комбинезоном, я не замечал холода, однако изо рта с дыханием вырывались облачка пара.
Вот и «грязь» – озерцо чёрного янтаря. Мало кто осмеливается забредать сюда: попадёшь в лужу – не выберешься. Смола не застывает даже в самые страшные холода. Я отсчитал шесть нор от вытянувшегося к дорожке лакового языка и нырнул в седьмую.
Вот и всё. Я на конспиративной квартире.
Покрытие на ощупь напоминает мох. Интересно, она в самом деле живая? Жизнь, это способ существования белковых тел. Белка здесь хватает, и труба существует. Остаётся решить, можно ли назвать её телом.
Размышляя так, я полз вперёд. Труба потихоньку сужалась. Вначале я мог свободно передвигаться на корточках. Затем мне пришлось стать на колени. Потом и вовсе лечь. Под конец отверстие сузилось настолько, что туда даже кошка не смогла бы пролезть.
Такого я ещё не встречал.
– Эй! – крикнул я. – Что за шутки? Есть кто-нибудь?
Темнота насмешливо молчала. Мне вспомнились рассказы о неудачниках, переваренных голодными трубами. По спине побежали мурашки. Фольклор-фольклором, а страшно.
На ощупь мох казался тёплым и сухим. Это успокаивало. Согласно тем же легендам, голодная труба стынет и покрывается инеем. Посмотрел бы я на сумасшедшего, что полез бы в ледяное логово… Разве что время поджимает, а снаружи мороз становится всё круче.
Я прислушался. За мной следом кто-то полз.
Уже хорошо.
– Эй! – крикнул я. – Здесь не пролезть!
Шорох не прекратился. Кто-то схватил меня за ногу, ощупывая. Мой преследователь протиснулся вперёд, прижимая меня к стенке трубы.
– Не волнуйтесь, – послышался женский голос. Судя по акценту, говорила рунари. – Сейчас всё будет в порядке.
Гостья (или хозяйка?) бесцеремонно протиснулась к сужающейся горловине. Пластик её спрей-комбинезона расцарапал мне щёку. Что-то скрипнуло, и я ощутил, как моховая подушка подо мной просела. Дышать стало легче. Энергично извиваясь, рунари поползла вперёд, и я едва успел убрать голову, чтобы не получить пяткой по носу.
– Давайте за мной, – услышал я. – Смелее.
Узкая, непривычно горячая ладошка ухватила меня за запястье. Я энергично заработал локтями и коленями, пробиваясь в темноту. Труба кончилась, и я оказался в небольшой пещере.
Я вытянул руки, ощупывая потолок. Метра два… Разодранные пёрышки мха щекотали нос, и я чихнул. Моя спутница что-то сказала по-рунархски. Вспыхнул тусклый багровый уголёк.
– Это гори-гори-ясно, – сообщила она с гордостью. – Никто так не умеет, одна я.
Я уселся. Рунари сидела напротив меня, поглаживая ладонями косицу светящегося мха. Огонёк светил слишком тускло, чтобы что-то можно было разглядеть. Спрей-комбинезон рунари сливался с тьмой. Красные отблески падали на её лицо снизу, превращая лицо в страшную маску.
– Подержите эту прядь, – передала она мне вторую косицу. – Я выплету зелёный. Сейчас станет светло и тепло.
– А, – наконец догадался я. – Вы – знаток пластика?
– Да, – кивнула рунари, не отрываясь от работы. – Держите вторую. Следите, чтобы они не соприкасались, – и она передала мне плетёнку, заполненную зелёным сиянием.
На ощупь мох казался шершавым, как спутанные комки овечьей шерсти. Моей собеседнице здорово повезло. Знаток способен менять свойства пластика. Придавать ему любую форму. А это значит, что и пищу можно сделать повкуснее, и трубу превратить в комфортный дом. Скорее всего, пещера, в которой мы сидим, собрана из нескольких нор. Вон пятна выходов на стене – очертились, едва свет стал поярче. А лишние трубы заварены, чтобы незваный гость ненароком не забрёл.
– Мне и в самом деле хорошо живётся, – рунари словно читала мои мысли. – Как вас зовут, благородный изгой?
– Почему благородный? – начал я и осёкся. Света в пещере хватало, и я смог разглядеть лицо девушки. Лоб её пересекали свежие царапины. На щеке засохли струпья.
Вот так встреча.
– Злой Демиург или, как вы его называете, Лангедок – это чистое место, – сказала она. – В каждом из нас живёт зверь. Хозяйка Прайда повелевает мною. Сильная, неистовая, жестокая. Первобытная. – Рунари подняла лицо. Зрачки её вытянулись, превращаясь в вертикальные щели. – Ты защитил меня. Почему?
Вот так так… Я прикоснулся к тайне рунархов. Любой экзопсихолог не задумываясь отдаст руку, лишь бы оказаться на моём месте.
Хозяйке Прайда лгать нельзя.
– Ненавижу насильников. Особенно лионесцев.
– Лионесцев?
– Этот человек родом с одного из наших миров, – неохотно объяснил я. – Когда-то мне пришлось сражаться с ними. Лионесцы подняли бунт против Первого Неба. С тех пор мы друг друга терпеть не можем.
– Терпеть не можете? – Рунари нахмурила лоб, пытаясь понять идиому.
– Лионесский трибунал заочно приговорил меня к смерти.
– А, ясно. – Рунари закрыла глаза. Когда же открыла, её зрачки вновь стали нормальными. – Сегодня у нас праздник чистоты, – словно издалека, донёсся до меня голос. – Мы празднуем его раз в четыре года. Нельзя держать в себе грязь. А я – я осквернила себя ненавистью. Как твоё имя, благородный изгой?
– Андрей.
– Зови меня Гибкая Тири.
Обычаи рунархов требуют при знакомстве особых жестов. Я не мог выпустить из рук светящиеся пряди, поэтому просто кивнул. Гибкая Тири. Надо запомнить. Имена рунархов сокращать нельзя.
Пришёл долговязый рунарх со шрамом на щеке. Лицо его, казалось, состояло из одних углов. Жесткие волосы, узкий подбородок, привычка кусать губы в минуты растерянности. Его модификацию я угадал сразу. Она противоположна моей.
Душепийца способен стереть личность жертвы. На последнем соборе папа римский предал душепийц анафеме. Представители других конфессий его поддержали. К счастью, душепийца после каждого удара на несколько месяцев лишается сил.
– Тепла твоим рукам, Гибкая Тири, – сказал он. – Человек держит твой пластик? Что произошло?
– Садись и жди. Этого человека одобрила Хозяйка Прайда.
Душепийца кивнул и переполз к одному из отнорков. Вскоре подошли остальные. Старик, похожий одновременно на учителя ушу и пенсионера-огородника из логрской глубинки. Бойкая белобрысая дамочка лет сорока («Торнадя», – представилась она). Джассер. Друг автоматов с непроизносимым именем. Некрасивая длинноносая девочка-аутистка.
Последними прибыли неуклюжий лысоватый человечек и миниатюрная рунари лет девятнадцати. Они заинтересовали меня больше всего. Дмитрий Эстокович беззлобно подшучивал над Белой Ллиу-Лли. Рунархи воспринимали это как само собой разумеющееся. А ведь юмор у рунархов не такой, как у нас.
– Вы случаем не кинетик? – спросил я Дмитрия.
– Очень слабый. Могу чашку со стола сбросить.
Я кивнул. Кинетики всегда считались бесполезной модификацией.
Белая Ллиу-Лли принялась колдовать у входа. Я понял, что больше гостей не будет. Входное отверстие затянулось.
– Ну вот, похоже, все в сборе. – Дмитрий Эстокович обвёл взглядом присутствующих. – Наш заговор без заговора пришёл в действие.