Борс и Герейнт ищут лошадей и скоро вернутся, сказал я себе. Они меня не бросят. Пришлось повторять это снова и снова, и все равно верилось плохо.
Боль в ноге отвлекала от боли в боку. Кое-как я встал и прислонился к стволу дерева. Потянулся, чтобы ощупать место, где болело сильнее всего. Рука стала липкой и влажной от крови. Я попытался шевельнуть ногой и только огромным напряжением воли не закричал от боли, молнией ударившей в голову. Но зато выяснил, что нога не сломана и повинуется приказам.
Нож оставался на поясе, но меча не было; копье исчезло вместе с конем. Ножом я ухитрился отрезать полосу от туники и перевязать ногу, чтобы остановить кровотечение.
Усилие утомило меня безмерно. Затянув узел, я лег на спину, задыхаясь. На ум пришел фрагмент псалма Мирддина, и я предпочел произнести это вслух. В темном лесу, лежа на спине, весь перемазанный собственной кровью, я прохрипел:
Слова утешали. Я всего лишь произнес их вслух в этом мрачном месте, и ощутил странное успокоение, поэтому продолжил:
Мне казалось, что призывать Великий Свет в таком месте — это и есть достойное сопротивление. Что-то шевельнулось в сердце и часть мужества вернулась ко мне. По правде говоря, я удивился тому, что мне удалось запомнить слова псалма. Ощущая себя почти бардом, я послал темному лесу следующие слова:
Чудо чудное! Как только я произнес последние слова, в лесной чаще передо мной забрезжил свет, такой бледный и тусклый, что я поначалу решил, что мне привиделось. Я всмотрелся, и слабое мерцание пропало, но тут же возникло снова. Я приподнялся на локтях и всеми силами души попытался удержать видение, лишь бы не оставаться в темноте одному. Я попытался вспомнить остальные слова молитвы Мирддина. Как там было?
Нет, не так…. Боль в ноге мешала сосредоточиться. Я глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки. Слова приходили обрывками, но я тут же произносил их.
Пока я бормотал, слабое свечение успело превратиться в ровный свет, подобный сиянию луны в тумане зимней ночью. Я все хрипел слова псалма, надеясь, что свет разгорится ярче, но он так и оставался слабым жемчужным мерцанием, и становиться сильнее не собирался.
Я замерз. Холод пробирал до костей. Влажная одежда липла к телу, и я начал дрожать. Но каждое содрогание вызывало приступ боли, поскольку нога тоже вздрагивала. Я стиснул зубы, всеми силами стремясь удержать видение мерцающего света.
Не знаю, долго ли я пролежал там, дрожа от боли и холода, скрежеща зубами и молясь, чтобы это слабое свечение не исчезало. Наверное, долго, потому что я успел подумать, что Герейнт и Борс пропали, и я остался в одиночестве. Как только это подозрение переросло в уверенность, я решил попытаться встать и двигаться в направлении света.
Я поискал глазами вокруг, вдруг отыщется что-нибудь наподобие посоха. Нашел. Гнилая кора отвалилась, но под ней дерево оказалось достаточно прочным, чтобы выдержать мой вес, и я сделал попытку встать на ноги. Раненая нога отзывалась болью на малейшее движение, но я стиснул зубы и двинулся вперед.
Прежде чем боль сделалась невыносимой, мне удалось сделать несколько шагов. Потом пришлось присесть и отдохнуть. Отдышался и побрел дальше. Теневой зверь проложил для меня широкую дорогу. Идти было бы совсем легко, если бы не пришлось останавливаться возле каждого уцелевшего дерева и отдыхать.
Вот так, с остановками, я и двигался по тропе. Несмотря на холод, я вскоре вспотел от боли и напряжения, дыхание вырывалось изо рта и собиралось призрачными облачками вокруг головы. Я все время прислушивался к любому звуку в лесу. Ждал, не вернутся ли Герейнт с Борсом. Или черный зверь.
Но нет. Я был один. Опять накатил страх, но я загнал его поглубже и пошел дальше, ругая товарищей за то, что они так долго ищут лошадей. Почему я считал, что они отправились на поиски — не могу сказать. Мне хватало своих бед, так что просто ни о чем больше думать не хотелось. А между тем, они ведь могли лежать раненые или мертвые в лесу где-то рядом, но я почему-то об этом не подумал.