— Похоже на часовню, — прошептал Герейнт, и все равно его голос заполнил помещение с каменными стенами.
Тот же причудливый свет, что играл на поляне снаружи, заполнял и единственную сводчатую комнату, позволяя видеть каждую деталь богатого орнамента — стены хижины украшали чудесные узоры: целые панно и бордюры, бесчисленные треугольники и спирали, сотни переплетенных фигур людей и животных. Знакомые украшения: древние кельты предавались отделке внутренних помещений с большим рвением и удовольствием. На стенах и на полу были вырезаны бесчисленные кресты, многие из которых украшали рунические символы, но я не смог их прочесть.
Скупая простота комнаты из-за разрисованных стен и многочисленных фигурок словно пребывала в постоянном движении. Просто стоять и смотреть на пол, стены и крышу означало обитать в псалме или радостной хвалебной песне, ощущая грациозный танец рисунков на стенах. Очень духоподъемное ощущение!
— Воистину, священное место, — сказал я.
— Древнее место, — ответил Герейнт. — Смотри, как…
— Тихо! — Я поднял руку, призывая его к молчанию.
Звук тихих шагов — снаружи кто-то шел вдоль стены. Герейнт молча шагнул к дверному проему с мечом наизготовку.
Я стоял, напряженно вслушиваясь, однако слышал лишь быстрое биение собственного сердца. А потом что-то мелькнуло возле дверного проема и внутри оказалась темная фигура. Как только вошедший выпрямился, я тут же узнал его.
— Борс!
Герейнт опустил меч; он едва не нанес удар.
— Ну вот! — с облегчением воскликнул Борс. Он тоже был с мечом. — А я уж думал, что потерял вас навсегда.
Он с изумлением обвел глазами стены и пол. Некоторое время мы в восхищении разглядывали прекрасные резные фигурки. Когда он снова заговорил, голос его звучал смиренно и благоговейно.
— Чудесное место.
— Истинно так, — согласился я. — Никогда не видел ничего подобного.
— Напоминает кельи, которые строят монахи в Арморике. Послушайте, — сказал он, направляясь к задней части часовни, — алтарь все еще стоит, и…
Он внезапно замолчал. Лицо скривилось от отвращения, глаза брезгливо прищурились. Опираясь на свой импровизированный посох, я с трудом пересек комнату и подошел к нему.
— Будь они прокляты, — пробормотал он, отворачиваясь.
Моим глазам предстало отвратительное зрелище. До меня дошел запах, горло начало жечь и я закашлялся.
— Святилище осквернено, — с трудом проговорил я.
На алтаре в куче человеческих экскрементов лежали отрубленные бычьи яйца и другие останки. Окровавленные рога с обломками костей черепа и хвост с частью ануса обрамляли вонючую кучу с обеих сторон, а вырванный с корнем бычий язык довершал отвратительную композицию.
— Что там? — Герейнт сделал шаг к нам. Я попытался остановить его, но не успел. Молодой воин встал за плечом Борса и смотрел на алтарь. Он прижал руку ко рту, задохнулся и быстро отвернулся.
— Хуже придумать невозможно, — сказал я.
— Господи Иисусе, — прошептал Борс обиженным голосом. — Не бывать этому! Я не позволю.
С этими словами он сорвал с себя плащ и набросил его на оскверненный алтарь. Я думал, что он просто хочет прикрыть мерзкую кучу, но Борс пошел дальше: он расстелил плащ, а затем одним движением сгреб кучу отбросов и, держа сверток на вытянутой руке, выскочил из часовни. Вернулся он быстро, неся в каждой руке по большому пучку травы. Бормоча сквозь зубы проклятья, он принялся теперь травой каменную поверхность алтаря.
— Вода нужна, — прошипел он.
— Может, снаружи колодец есть. Я посмотрю, — Герейнт выскочил за порог.
Я в изнеможении прислонился к стене, а Борс яростно тер травой почтенный камень. Удивительно, но под его руками, там, где пучки травы оставляли зеленые следы, начало разгораться слабое мерцание.
— Галахад, — позвал Борс, — как ты думаешь, что это такое?
Я с трудом подковылял ближе, и только тогда Борс заметил, что я ранен.
— Э-э, да ты ранен, брат. Прости, я должен был…
— Это не смертельно, — отмахнулся я. Все мое внимание было приковано к алтарю. — Вот это будет поинтересней. Что ты думаешь?
— Здесь высечены какие-то слова, — он указал на плохо различимую дугу, образованную буквами на камне. — Только я прочесть не могу…
— Я тоже, — вздохнул я. — Может, если потереть как следует, станет лучше видно?
Борс снова принялся тереть, как будто от его усилий зависело, поймем ли мы слова на камне. Но тонкие потрескавшиеся штрихи, хотя и стали видны лучше, тайны не выдали.