Поскольку он был великаном, его бедренные кости в длину превышали двенадцать футов. Люк же находился немногим более, чем в восемнадцати футах от пола.
– Я как-то видел, как один парень проделывал что-то похожее в цирке, – сообщил Туркин. – Его звали Гарсио Великолепный, и он действительно был неплох. Но заметьте, – прибавил он, – что у него были настоящие ходули со специальными выемками для ног, выступами для рук и всем прочим.
Бедевер, вцепившись что было мочи в великанскую кость, нетерпеливо кивнул.
– Ну что, ты уже там? – поторопил он.
– Не уверен, – ответил Туркин. – Понимаешь, здесь так темно… Ага, а это что такое?
Подпорки угрожающе закачались, и Бедевер еле удержался на ногах. Он оперся спиной о стену и прижал кость к своей груди. Так должно сработать гораздо лучше, сказал он себе, а то…
– Есть!
Затем послышался громкий крик и ругательство, и внезапно подпорки лишились давящей на них сверху тяжести.
– Тур! – крикнул Бедевер и попытался взглянуть, что происходит наверху, но это было бессмысленно. Сверху донеслось несколько нечленораздельных звуков.
– Тур!
– Все в порядке, – раздался полузадушенный голос. – Здесь какая-то ручка, я за нее держусь. Теперь бы еще ослабить этот болт…
А потом темницу затопил поток света.
А потом темница оказалась несколько переполненной.
Гермадок Жестокий был вовсе не так уж плох, если подумать. Когда Бедевер и Матрона объяснили ему суть дела, и до него дошло, что он снова жив, и что во всем, что произошло, действительно нет их вины, он даже помог им всем выбраться из бункера – Бедевер был поражен, обнаружив, как много их там было, – и возглавил своих товарищей-жалобщиков в поисках кого-нибудь, кому можно было бы пожаловаться. Наши герои слышали, как они делали это где-то далеко в недрах предприятия.
– Ну вот, – сказал Туркин, – дело сделано. Сущие пустяки, в общем-то.
Матрона улыбнулась. Когда на ее кости вернулась плоть, Бедевер обнаружил, что она ни капельки не изменилась.
– Спасибо вам обоим, – милостиво произнесла она. – Премного обязана, честное слово. Ты, видимо, очень понятливый мальчик, мастер Бедевер, если сумел сообразить, что мы вовсе не были мертвы, и что все в этом подземелье держалось на магии.
При обычных обстоятельствах Бедевер объяснил бы ей, что сэр Жиро в старом добром колледже учил их, что поскольку смерть необратима и окончательна, то любая вещь, которая позволяет пациенту продолжать разговаривать, просто обязана быть чем-то другим. Но, вспомнив яблочные огрызки за батареями, он удовлетворился застенчивой улыбкой.
– Ничего особенного, – сказал он.
– А ты, мастер Туркин, – продолжала Матрона, – показал себя настоящим храбрецом. Ты молодец!
Туркин, непривычный к комплиментам, покрылся краской. Обычно, когда он бывал храбрым, единственными свидетелями этого были те люди, против которых его храбрость была направлена, а они чаще всего были склонны подходить к делу весьма критически.
В отдалении раздался удар, от которого содрогнулся пол, сопровождаемый радостными воплями. Там, по-видимому, жаловался Гермадок. Судя по звукам, он решил не подавать жалобу в письменном виде.
– Ну что ж, – сказал Бедевер, – мы достали Персональный Органайзер, атлантов вроде бы поблизости нет, так что, думается мне, нам пора возвращаться. Вас куда-нибудь подбросить, Матрона?
Машо де Виллежардин улыбнулась.
– Благодарю, – произнесла она, – это было бы очень мило с вашей стороны. Вы не собираетесь проезжать через Гластонбери?
Гластонбери… Бедевер где-то слышал это название, но хотя в его голове и звонил колокольчик, к двери никто не подходил. Он заверил ее, что это не составит для них ни малейшего труда, и они отправились на поиски ближайшего факса.
Найти его оказалось не так-то просто. Несмотря на то, что обычно Атлантис-Сити переполнен факсами, как раз сейчас ни один из них, похоже, не работал. Фактически, большая часть офисного оборудования была так или иначе выведена из строя, что доказывает лишь, что хорошо организованная жалоба вполне может дойти по назначению.
Наконец, они откопали один работающий факс в маленькой уютной комнатке, в которой были мягкие кресла и настенный календарь с фотографиями котят. Что-то подсказывало Бедеверу, что это, возможно, был офис Королевы.
– Ну вот, – сказал Туркин, листая справочник. – В Гластонбери несколько мест, где есть факсы. Есть предпочтения?
Машо покачала головой.
– Думаю, там все сильно изменилось с тех пор, как я там была в последний раз, – сказала она. – И кроме того, я там надолго не задержусь.
Гластонбери. Город Стеклянной Горы.
Бедевер изо всех сил старался не таращиться на нее; он умудрился справиться с собой, лишь поглядывая на нее уголком глаза, когда набирал номер. Если она отправляется в Стеклянную Гору, это значит, что она…
Она снова улыбнулась.
– А ты проницательный мальчик, мастер Бедевер, – произнесла она. – Ты угадал верно. Только я там не по праву, а лишь благодаря замужеству, так сказать.
Последний кусочек встал на свое место в головоломке, сложившейся из обрывков бедеверовой памяти. Ну разумеется, доктор Магус и Матрона уволились в один год. Все эти их прогулки…
– Кстати, как поживает доктор Магус? – спросил он как можно небрежнее.
– Симон? – расцвела Матрона. – Очень хорошо, спасибо – по крайней мере, у него было все в порядке, когда мы виделись в последний раз. С тех пор прошло некоторое время, разумеется, но я не думаю, что он это заметил. Он, конечно, блестящий ученый, но несколько рассеян. Полагаю, когда я вернусь домой, я застану в раковине пятнадцативековые залежи немытой посуды. Я передам ему, что ты справлялся о нем; он всегда говорил, что у тебя гораздо более светлая голова, чем можно сказать на первый взгляд.
Бедевер собирался было что-то сказать, но тут ему пришло в голову, что судя по тому, что он слышал, время в Стеклянной Горе течет как-то по-другому.[10] Совсем как в жизни, – он вспомнил, что кто-то говорил ему это, – ты выносишь оттуда только то, что готов принести туда. По крайней мере, это звучало как-то так.
– Тронулись, – сказал он. – Держитесь крепче…
Пересылка…
6
В конюшнях Шлосс Вайнахтс северные олени били копытами.
Поскольку потребность графа в транспорте резко превышает общепринятые нормы, конюшни занимают вдвое большую площадь, чем остальная часть замка; а остальная часть замка имеет площадь гораздо большую, чем, скажем, Тоскана.
Здесь есть спортивные олени; прогулочные олени; олени с отдельным приводом на каждую ногу; олени с турбонаддувом, с шестью желудками и крайне антисоциальной пищеварительной системой; олени с красными полосами по бокам, зрительно увеличивающими ощущение скорости; и даже несколько оленей со стикерами «Мой любимый олень – Лапландский Красный» на крестце. А еще здесь есть Радульф.
Радульф и граф восходят к давним временам – к тем временам, когда он начинал как финно-угорское божество бури, ответственное за наказание клятвопреступников и хранение душ мертвых. Эти двое видали немало славных деньков, когда они носились, завывая, по зимним небесам, свирепый ветер путался у них в волосах, а мир пластался под ними, как вывернутая тарелка с завтраком. Тогда их, разумеется, звали не Клаус и Радульф: их звали Один и Слейпнир – и были еще другие имена, которые народная память была только рада забыть. Вся эта чепуха с красными балахонами и колокольчиками на санях имеет сравнительно недавнее происхождение, это результат одной из величайших путаниц в истории религий.
Радульф нынче почти полностью отошел от дел и только раз в год поднимается в небо. Он ненавидит американизированную форму своего имени, а песня и поздравительные открытки вызывают у него тошноту. Небольшое изменение окраски его носа (сам он, кстати, предпочитает называть его мордой) – это почетная рана, красный нос доблести; это воспоминание о десяти отчаянных минутах, проведенных лицом к лицу с Великим Белым Медведем, в те времена, когда мир был молод, жесток и в нем не было столько чертова слюнтяйства.
10
Великаны отличаются чрезвычайной целеустремленностью. Если вы говорите великану, что если он умрет, то заработает тридцать тысяч марок, он не станет долго раздумывать