Яша, в свойственной ему манере отвечать за базар и взвешивать каждое слово, опять задумался. Однако вспомнил.
– Пидорком.
– Да, я очень хочу встретиться с этим молодым человеком. С живым.
– А «аудеха» что же?
– Мы же договорились. Угоните машину от моего подъезда, пока ее другие правильные пацаны не угнали.
Шебанин кряхтя поднялся.
– Да как другие угонят, если мои сторожат?..
Выходя из кабинета судьи, Яша вспомнил, что, помимо ветеринарной клиники, нужно будет посетить еще и горбольницу, где ему делали перевязку. Слухами земля полнится, и будет неприятно, если до авторитетных людей дойдет информация, что на уважаемого в городе Якова Шебанина напала и искусала тридцатисантиметровая черепашка. Там никто разбираться не будет – ниндзя эта черепашка или не ниндзя. Скажут, Яша братьев меньших боится.
Глава 5
Разговор со Струге Павла Максимовича немного успокоил. Левенец уже давно отметил, что Антон Павлович имеет четкий ответ на все возникающие вопросы и может все резонно обосновать.
«У Струге все просто. Однако другим давать советы легче, нежели решать свои дела. Вот и у него, говорят, с личным – «привет». Несмотря на все обаяние Антона Павловича, его жену на крючок брали? Брали. И не побоялись. Значит, не всегда так уж правильно поступает этот человек. Ну а стрельба в городе по движущимся целям? Кстати, не мешало бы выяснить, что это за передряга была...»
Левенец был из тех людей, которые, принимая важное решение, не находят себе места до тех пор, пока не познакомятся со всеми деталями дела. Но у него не было опыта, он не имел представления ни о способах совершения преступлений, ни о мотивации поступков уголовников. Перед ним по одну сторону стола находилось уголовное и уголовно-процессуальное законодательство, по другую – человек, судьбу которого он в течение ближайшего времени должен был определить. Сначала это казалось простым и нормальным. Мало ли судей, которые пришли в суд и стали рассматривать уголовные дела, не имея в этой области никаких практических знаний? Есть законодательство, а его Левенец знал очень хорошо. Однако вскоре он убедился в том, что для принятия верного решения и вынесения законного и справедливого приговора одного знания закона недостаточно. До прихода в суд он имел твердое убеждение в том, что судья не обязан ни перед кем отчитываться за принятое им решение. И никто не вправе укорить его за приговор, если другим приговором не установлено, что Левенец объявил заведомо неправосудный приговор.
Но вскоре он попал в затруднение и здесь. Его на самом деле никто не корил. Однако он потерял сон, аппетит и доброе расположение духа. Оказывается, есть тот, кто может тебя постоянно терзать и спрашивать – «Мил человек, ты за что так парня угрел?». Это было наваждением. Левенец боролся с самим собой и с тем обвинителем, что сидел внутри его. Струге не зря спрашивал, не хочет ли Павел Максимович перейти на рассмотрение гражданских дел. Он знал, что говорил. Тогда это вызвало у Паши обиду, а сейчас до него стал доходить истинный смысл тех слов. А если не заладится дело и в уголовной коллегии? А ведь уже через два с половиной года нужно будет идти на пожизненное утверждение... И что там, на коллегии, скажет Николаев? Что он не справился с уголовными делами и перешел на гражданские? А теперь у него и на этом поприще не все гладко? Отмены имеют место быть, жалобы зачастили... Как опускают на коллегиях судей, Павлу Максимовичу рассказывать было не нужно. Решение этого коллектива из двадцати одного человека зависит лишь от кивка головы председателя областного суда Лукина да председателя квалификационной коллегии. А те лохи, в количестве семи человек, которые от общественности, ну... Они просто лохи! И набирались они в коллегию не по заслугам и социальной значимости, а по выбору Лукина Игоря Матвеевича, который скорее согласится, чтобы его в немощном состоянии вынесли из суда, нежели добровольно уйдет в отставку по возрасту. Старичку уже под семьдесят, и налицо маразматические проявления, ан нет, добровольно он не уйдет. Ему мало обеспеченного остатка жизни. Ему нужна власть. И, среди прочего, для того, чтобы давить таких, как Струге...
Произнеся про себя последние слова, Левенец испугался. Чего это он так разошелся?.. И кто это в нем говорит? Тот самый, что будит по ночам и язвит в отношении оглашенного намедни приговора?
«Мать моя, кажется, у меня все признаки мании преследования. Не о том ли говорил Струге?»
Паша уже догадался, что дело Андрушевича, с его виртуозными разбоями, заинтересовало Антона Павловича. Разбирая ситуацию, Левенец поймал себя на мысли, что пытается найти причины, из-за которых банальный разбой с причинением вреда здоровью стал интересен Струге. Немного поковырявшись в себе и в том коротком промежутке времени, что был ему дан судьбой для знакомства со Струге, Левенец сделал один-единственный, но верный вывод. Струге дело интересно потому, что он в нем ничего не понимает. А раз так, значит, не все в этом деле правильно. Выходит, не все так просто, как казалось на первый взгляд. «Принимай решение и выноси приговор, – сказал Струге. – И пусть он будет законным. Если будешь сидеть над одним делом – «сольешь» себя в отставку».
И тут же – «Вы просили Николаева, чтобы он перевел вас на гражданские дела?».
С одной стороны, Струге советует быстро разбирать дело всеми позволяющими законом способами, а с другой – просит уйти с уголовных дел. Значит, он определяет дело Андрушевича как сложное и неразрешимое для него, Левенца. Если верить Кислицыну, Струге – тот судья, что не пройдет мимо любого дела, которое пахнет тухлятинкой. Антон Павлович имеет привычку находить места захоронения такой падали и выкапывать ее наружу, хотя грамотный судья либо навалит на это место еще больше земли, чтобы не пахло, либо будет держаться от этой тухлятинки подальше.
«Может, у него комсомольское прошлое? – спросил себя как-то раз Левенец. – Возможно, у него все продолжается бой и сердцу тревожно в груди?»
Он выведал всю подноготную Антона Павловича. Девочка-секретарь из Судебного департамента оказалась на редкость сговорчивой. Она-то и рассказала Левенцу «житие» Струге. Комсомолом тут и не пахло. Служил в погранвойсках, учился на юрфаке Терновского института, работал в прокуратуре, а потом перешел на службу в суд. Одиннадцать служебных проверок, одна отставка. Потом новое назначение и еще четыре служебные проверки. Все пятнадцать заключений о проверках заканчиваются фразами – «Фактов, порочащих высокое звание судьи и умаляющих значение судебной власти, в поступках Струге А.П. не обнаружено».
Решив поставить на этом точку, Левенец пришел в себя и убедился в том, что ноги сами собой привели его туда, куда Струге советовал идти еще два дня назад. К дому Решетухи. Прикусив губу, Паша остановился. Он судья, и идти в дом с расспросами, касающимися уголовного дела, ему воспрещено. Повспоминав все законодательство в этой части, Левенец вдруг понял, что законодатель, обговаривая вопросы беспристрастности и справедливости при принятии судьей решения, скромно умолчал о том, на чем настаивал Антон Павлович. Левенец вправе принимать решение лишь в рамках уголовного дела, однако никто не может запретить ему выяснить то, что его волнует. Пусть это не будет звучать в суде, но есть надежда на то, что тот маразматик и нуда, что будит его по ночам, наконец-то угомонится и отвалит.
– А-а-а!.. – обреченно махнул Паша рукой и смело вошел в подъезд Миши Решетухи.
Понимая, что оставлять свою «фотокарточку» перед теми, кто вскоре появится в процессе, нельзя никоим образом, Левенец направился к двери соседней квартиры. Старая, обшарпанная дверь, дерматин которой прибивался лет тридцать назад. Уже протянув палец к звонку, Паша вздрогнул. Он настолько был взволнован новой для себя ролью, что звонок его мобильного телефона в кармане прозвучал как божий знак.