— С чем?
— С золотом, парень! С золотом. Или что это было? — В нем снова рос гнев, лицо потемнело. — Вы прошли Гибралтар, так?
— Так. Тогда спускались сумерки, английская эскадра направлялась в гавань.
— Потом вы повернули на север. И где-то между Гибралтаром и Ла-Маншем кто-то перепрятал его из бочек еще куда-то. В трюм, наверное.
— Но, дядя, — перебила Мэри. — Ты же говорил, что...
— Опилки! — отрезал Моган.— И больше ничего. Табак бы всплыл. То же самое с чаем или кофе, шоколадом или бутылками джина. Даже сахар и соль всплыли бы в своих мешках. Но золото должно остаться там, в Надгробных Камнях.
Он тяжело дышал. Я заметил, что так сжимаю свою стеклянную спичку, что могу ее сломать. Поэтому я засунул ее в карман.
— Не знаю, что было в бочках,— сказал я. — Что бы там ни было, оно исчезло навеки.
— Не совсем. Потому что твой отец знает, где оно.
Эта истина меня ошеломила. Если Калеб Страттон думает, что там, в Надгробных Камнях, есть золото или что-то подобное, он это получит. Не от моего отца, так от меня. И я очень сомневался, что он стал бы сидеть и слушать меня, как это делал Моган. И другая мысль появилась в моем мозгу, как будто муть, поднятая со дна пруда. А не из-за этого ли спас меня Моган? Не из-за секрета бочек с двойным дном?
— Мне лично до золота нет дела, — сказал Моган, как бы прочитав мои мысли. — Но мародеры только о нем и говорят, Джон. С того момента, как бочки посыпались на берег, усеивая его опилками, они думают об этом. Твой отец — ключ к загадке. Если Обрубок об этом знает...
— Он знает. — И я повторил Могану слова Обрубка: — «И вот я почти при золоте, и столько золота!»
— И виселица, — добавил Моган. — Так мне кажется. Он хочет сгрести золото и после этого продать твоего отца. Но если Калеб Страттон найдет его первым... Ну, будем надеяться, что не найдет.
— Ради Бога, — вступила Мэри. — Поговори с Обрубком. Предложи ему денег, и он...
— Не могу, — просто сказал Моган.
— Почему?
— Потому что Обрубок куда-то исчез. Его нет ни в амбаре, ни где-либо еще.
Моган сел с улыбкой довольного кота. Он казался чуть ли не счастливым из-за этого нового поворота моей судьбы и, насвистывая старинную песенку, потянулся к табаку и трубке.
Мэри спросила:
— Дядя, с чего это ты искал Обрубка?
— Как? — Он замер со щепоткой табака в пальцах. Потом он набил трубку и утрамбовал табак большим пальцем. — Мне не нравится твой тон, Мэри. У меня нет никаких дел с Обрубком. Я сегодня пил чай у пастора Твида. Это просто деревенские новости.
— Так что же случилось с Обрубком?
— Не имею представления. Думаю, он прячется. Ждет луны. — Моган сломал еще одну спичку, снова рассыпав стекло вокруг своего кресла. Он зажег трубку и уставился на Мэри сквозь облако густого дыма. — Или ты думаешь, что я знаю больше, чем сказал тебе?
— Конечно нет.
— Ну и отлично. А теперь дайте мне посидеть и подумать.
Мы оставили Могана у стола, в плотной дымовой завесе, и вышли из дома. Ночь была теплая и тихая, ни ветерка, хотя высокие рваные облака чернильными пятнами закрывали звезды. Маленький кусочек луны, казалось, танцевал на крыше, а потом подпрыгнул и начал свой небесный полет.
— Этой ночью мародеры будут дежурить,— сказала Мэри.
— Но ведь ветра нет.
— Здесь и сейчас нет. Но у утесов, когда натянет облака, ближе к утренней заре картина может быть убийственная. — Она сказала это печально и тихо, почти шепотом. — Я готова, если до этого дойдет.
Я взял ее за руку, и мы прошли перед окнами. Виден был Саймон Моган, сосущий свою трубку.
— Сможет он мне помочь?
— Он сделает, что сможет. — Мы пересекли квадрат света, падающий из окна, и проследовали вдоль дома. — Дядя Саймон иногда сердится, но быстро отходит.
— Я видел, как он замахнулся кнутом на Эли.
Трава шелестела при каждом шаге Мэри.
— Я тоже это видела. Он иногда страшно злится на Эли, но не причиняет ему вреда.
— Эли пытался мне что-то сказать. Он нарисовал такую картинку. — Я подвел ее к тележной колее и нарисовал пальцем бегущую фигурку. — Кажется, он хотел меня предостеречь.
— От чего?
— Не знаю.
Мэри смотрела на мою картинку.
— О Джон, это ничего не означает. Это картинка с надгробия.
Я ничего не понял.
— Пойдем, я покажу тебе.
Мы прошли мимо дома, мимо конюшни, миновали темную хижину.
— Ты должен понять, — сказала она. — Ты не слышал рассказов, не знаешь, что происходило раньше. — Ее лицо казалось бледным в слабом лунном свете, я видел, что она пытается выбирать слова, решая, что сказать и как сказать.