— Отец, я вернулся. И он ответил:
— Это ты? О Боже, это ты!
Вода проносилась через туннель. Она достала до полки, на которой лежал отец. Я привязал буксирный конец к звену цепи и в темноте выгрузил содержимое карманов на кирпичи.
— Прилив, — сказал отец. Он закашлялся. Ему было трудно даже говорить.— Прилив...
— Я знаю, — сказал я. — Он уже спадает.
Я открыл коробку и вынул кремень, обращаясь с ним так, будто он сделан из золота. Страшно было бы уронить его здесь и потерять в воде. Я ударил кремень. Икры полетели, как светлячки, затлел трут. Загорелась свеча и заполнила пространство желтым светом.
Отец лежал, как я его оставил. Он был страшно бледен, глаза опухли и даже слабый свет был невыносим для него. Штормовой прилив достал до плеч, сухими оставались лишь отдельные пятна ткани на груди и на коленях. Его нога...
Я не мог смотреть. Крысы возвращались.
Обернув зубило курткой, чтобы приглушить звук, я принялся за работу, колотя камнем по зубилу, пытаясь разрубить железные наручники. Он натянул их так, что кожа на руках начала отслаиваться, и каждый удар причинял ему боль. Я колотил, пока руки мои не онемели, потом поднял зубило и увидел жалкую маленькую царапину в металле. Я почти не продвинулся за слой ржавчины, покрывающий поверхность.
— Ну как? — спросил отец.
— Ну так, ничего себе, — соврал я.
Звуки ударов глухо отражались от стен камеры. Свеча мигала. Черный дым с запахом свечного сала клубился вокруг. От камня отлетел осколок и отскочил от стены. Каждый удар отдавался уколом в руке.
— Дай мне посмотреть, — сказал отец.
В металле была канавка, не глубже ширины полупенсовой монетки. Отец простонал:
— Бесполезно. Ничего не выйдет.
Я не ответил. Сжав зубы, я снова поднял камень. Отец вздрагивал, как будто при каждом ударе зубило проходило сквозь него. От камня отскочил еще один осколок, через мгновение — еще один. Каменная пыль покрыла мои руки и забивала ноздри. Она превращалась в красную грязь на запястье отца. И это был лишь один наручник. Один из четырех.
Я сел к стене. Отец прав: ничего не выйдет.
Он повернул лицо ко мне, и я увидел в его глазах слезы.
— Ты пытался, — пробормотал он. — Ты сделал все, что мог. — Мне приходилось напрягать слух, чтобы услышать его. — Оставь меня.
— Нет! — Я снова схватил камень и яростно набросился на наручник. Осколки от камня полетели, как хлопья снега. Наконец камень раскололся надвое, и мой кулак грохнулся о зубило. Звук, казалось, отозвался эхом в здании над нами.
Но это не было эхо. Кто-то наверху шел к нам.
16
МЕРТВЕЦ ВСТАЕТ
Люк скрипнул и открылся. Пламя свечи вспыхнуло ярче, осветив уголки помещения. Затем люк откинулся полностью и свеча погасла.
Сверху послышалось:
— Джон, Джон, это я!
— Мэри, — сказал я с облегчением, почувствовав радость.
Я шарил в темноте, ища коробку. Слышно было, как она спускается в люк, шурша платьем.
— Зажги свечу, — сказала она. Я знал, что она рядом, но ее голос звучал как будто издалека.
— Пытаюсь.
Я ударил кремень, затлел трут. И когда свеча загорелась и я поднял глаза, я встретился взглядом с пастором Твидом.
Он был в своей черной сутане, но без шляпы, и голова его, похожая на выбеленный череп, как будто парила в воздухе.
Руки мои тряслись так, что пастору пришлось взять у меня свечу. И только теперь я увидел Мэри, появившуюся в отверстии люка. Придерживая промокшие волосы, она смотрела на нас.
— Мы принесли еще один напильник. И ломик.
— А дядя?
— Не знаю. — Она положила ломик на край люка. — Мы услышали выстрелы, и он сразу ускакал. Эли хорошо заснул, поэтому я...
— Она решила обратиться ко мне, — сказал пастор. Ломик не был ни длинным, ни тяжелым, но видно было, что ему трудно с ним управляться. Он даже запыхался. — Было бы лучше, если бы вы сделали это раньше. — Он упер ломик острым концом в пол и наклонил его ко мне. Я перехватил его. — «Глупый сын — несчастье для отца». Книга Притчей Соломоновых, глава девятнадцать. Похоже, что мы появились довольно поздно.
Он стоял в потоке воды. Прикоснувшись к лицу отца, он спросил:
— Вы здесь с самого крушения?
— Да, — ответил отец.
— Вы сможете идти, как вы думаете?
— Немного... — простонал отец. — Нога...
— Боже милостивый! — Он еще больше побледнел при виде объеденной крысами ноги отца и презрительно посмотрел на меня. Он пожал руку отцу. — Ладно, сейчас мы посмотрим, что можем сделать.