— Звать как?
— Джон Спенсер.
— Откуда?
Он придвинулся ближе, и я вжался в стенку.
— Откуда? — зарычал он.
— Из Лондона.
Я не уловил его движения, но мгновенно мои запястья оказались в его ручищах. Он обхлопал мою грудную клетку и обшарил карманы. Потом он приблизился, и обрисовались его ужасные черты лица: толстый скрученный нос, сероватые щеки. Он тряхнул меня, как погремушку.
— Они знают, что ты здесь?
— Они видели меня,— кивнул я.
— Тогда тебе конец. Они поймают тебя, как шавку.
Странные у него были глаза. Один следил за мной, другой за дверью, и оба сияли в полутьме, как крохотные звездочки.
— Они не успокоятся, пока тебя не укокошат. Помяни мое слово, парень. Потому как для них — или тебя убрать, или самим висеть вот как. Хе, и ты снова встретишь своих дружков по команде. В болоте за пустошью. И останешься там с глоткой, забитой дерьмом, пока Господь не свистнет в свою дудку и не вызовет вас всех на палубу.
Он повернул голову и прислушался. Доносился слабый перестук копыт.
— Они на шоссе, — сказал безногий. Оттолкнувшись одной рукой, он откатился назад, как бы захватив с собой немного света. Я увидел у стены кучу заплесневевшей соломы и рваное одеяло, пару узких досок, устроенных на отполированных морем камнях. На досках — огарок свечи и печальная коллекция безделушек: бутылка с треснувшим горлышком, китовая кость и раковина, рукоятка от кортика с дырками там, где были украшавшие ее камни. Коллекция, которую мог бы собрать ребенок.
Стук копыт тем временем стал громче.
— А вот и они,— сказал он и крутанул меня за руку. Я свалился на колени. Он двинулся на своей тележке, таща меня за собой. — Пошли!
Я уже различал не только стук копыт, но и скрип кожаной упряжи.
— Куда? — жалобно спросил я.
— Черт тебя дери! — Он снова дернул мою руку.
Безногий не только выглядел сильным, но и был таковым. Он выволок меня наружу и одним легким рывком распластал на мостовой. Там, где моя грудь и щека прижались к булыжникам, я чувствовал приближение лошадей. Копыта сотрясали камни.
— Вставай! — приказал он.
— Спрячьте меня! — взмолился я.
— Да ты что! — Он отпустил меня, и я увидел, что на костяшках его пальцев кожа истерлась. На левой руке, на мизинце, поблескивал золотой перстень.
— Это перстень моего отца!
На перстне был орел с распростертыми крыльями. Маленьким мне нравилось трогать его, поворачивать так, что свет танцевал на золоте и заставлял орла двигаться и хлопать крыльями. Отец свободно надевал перстень на безымянный палец. На мизинце безногого он не проходил через второй сустав.
— Твоего отца... — Его рваные губы раздвинулись, показав пеньки зубов цвета плодородной земли. — Бога-атый он, твой отец... Король...
— Где он?
— Это меняет дело, так? — Безногий притянул меня к себе. При дневном свете он был ужасен, весь переломанный и побитый, в мерзком грязном тряпье. — Тебе надо бы спрятаться, — скрипел он, — не то ты всех погубишь. — Безногий оттолкнул меня.— Проваливай! — И он развернул тележку к деревне.
— Помогите мне! — воскликнул я.
— Держи карман! Чтобы они нас сцапали вместе? — Он качнулся ко мне, обрубки ног шевельнулись, помогая ему удержать равновесие, кулаки колотили булыжную мостовую. Семь лет я живу, как собака, в этой гнусной дыре. Они зовут меня Обрубком, старым нищим Обрубком. И вот я почти при золоте, — он стукнул кулаком по тележке,— и столько золота! — Он замолчал, сопя носом. — И выменять это на тебя?
В проезде появился всадник, нахлестывающий лошадь кнутом с короткой рукоятью. За ним, накренившись на повороте, другой, на нервной лошади с дикими глазами и раздувающимся ноздрями. Безногий простонал ужасным басом и развернулся, но сзади возникла еще одна лошадь, галопирующая с улицы. И несла она воплощение дьявола, человека по имени Калеб.
Безногий схватил мою руку. Он дернул меня вниз, и я рухнул на колени. Он повернул меня лицом к себе.
— Запомни хорошенько, — сказал он очень тихо, едва слышно сквозь грохот копыт. — Если ты меня выдашь, твой отец сгниет там, где лежит. Только я знаю, где он, и там он и останется. — Его пальцы сжимали меня, как тиски. Перстень отца давил сквозь рукав, как клеймо. — Скажешь им, что он умер, понял? Скажешь, утонул, как и все остальные. Или он умрет, помяни мое слово. Он умрет от жажды, парень. Его губы почернеют и сгниют. Язык распухнет и потрескается, и он задохнется. Его задушит собственный язык.
Он все еще держал меня, когда всадники окружили нас. Они стояли наклонившись к нам, лошади выпускали облачка пара из ноздрей. Где-то в деревне скакала еще какая-то лошадь.