– Да, – продолжала Эмерод с горькой улыбкой, – она нам представила ее, сказав: «Вот моя племянница и в скором будущем моя дочь, так как она выйдет замуж за Эдуарда».
– Бедная сестра, – вздохнула Мелида, пожимая руку Эмерод.
– О да, бедная сестра, бедная девушка, бедная безумица, которая незаслуженно была сброшена с небес на землю! – сказала Эмерод. – Ты была тогда еще ребенком, и я не могла рассказать тебе, как я страдаю, ты не поняла бы меня. Было мучительно терять того, которого я любила… Все мои мечты обернулись печальной явью. Он по-прежнему был подле меня. Его слова, его взгляды раздирали мне душу. Я не осмеливалась отказаться сопровождать отца к леди Грэнвилль, но предпочла бы скорее умереть, чем открыть свою тайну.
Сесиль оказалась нежной и доброй, она меня полюбила и поверяла мне все свои мысли и тайны! Страшно сказать, что часто я желала задушить ее, когда она меня обнимала. Не думаю, что можно подобрать достаточно выразительные слова, чтобы описать то, что я испытывала до того дня, когда была вынуждена присутствовать на свадебном завтраке. Потом они сели в экипаж и уехали. Нет, ярость моря была слабее, чем бурление моего сердца. Удар грома показался бы мне пением птицы по сравнению с шумом, который произвел уезжающий экипаж. Голодные волки не так терзали бы меня, как посланный им в знак прощания последний поцелуй. От этих ран остались глубокие рубцы, несмотря на то, что ко мне вернулось мужество и воля.
– Но ты снова увидела его, когда он вернулся?
– Да, – ответила Эмерод, – его мать обо всем догадалась, она ускорила свадьбу на год. В награду за заботу отца она разбила сердце его дочери. Разве я не была всего лишь дочерью небогатого доктора? Позднее она все рассказала своему сыну, и он счел, что должен попросить у меня прощения. «Я не понимаю вас, – сказала я ему, – я всегда любила вас только как друга, как брата – не больше». «Тем лучше», – отвечал он с грустью, – я очень жалел вас». После этого я больше не видела сэра Эдуарда. Я пролила столько слез, что у меня их больше не осталось. И теперь я никого не люблю, кроме тебя, папы и мамы.
В этот момент Бижу, словно почувствовав, что о ней забыли, принялась плакать.
– И моей дочери, – сказала Эмерод, подбегая к постели малышки.
У ребенка были крупные слезы на щеках. Он протянул ручонки к Эмерод и засмеялся, видя ее. Скоро девочка заснула с улыбкой.
Доктор вновь обрел мужество с того дня, как наметилась возможность брака Мелиды с Фультоном.
Обычно говорят, что за одной удачей следует другая. Население Сент-Килды быстро увеличивалось, появилось больше больных. Вместе с мужеством к доктору Ивенсу вернулось здоровье, хотя он не отдыхал ни минуты. Он не хотел, чтобы мистер Фультон думал, что он рассчитывает на него и чтобы дочери решили, будто он посоветовал Мелиде выйти за Фультона ради своих личных интересов. Его встречали в течение целого дня и, видя Кеттли, привязанную к двери какого-нибудь дома, люди говорили: «Мистер Ивенс там».
Как-то утром, когда Кеттли – «вывеска» доктора – стояла на привязи перед домом, прибежал запыхавшийся человек, и увидев коня, вошел в дом.
– Мистер Ивенс, пойдемте скорее в гостиницу «Принца Альберта». Вот уже два дня, как к нам прибыл новый постоялец. Его внезапно свалила болезнь, он в опасности – не ест, не пьет, не разговаривает…
Доктор последовал за рассыльным гостиницы, который провел его в комнату больного.
Тот слегка кивнул головой и, обнажив грудь, указал доктору место, заставлявшее его страдать.
– О! – сказал Ивенс, заметив широкий, длинный рубец, – вы получили скверную рапу.
– Да, – отвечал больной с усилием, – и вот уже три года она часто меня мучает. Я должен умереть и думаю, что этот момент приближается. Слава Богу!
– Нет, – ответил доктор, осмотрев рану, – вы не умрете. Я сделаю вам небольшую операцию, которая вас излечит.
Он вынул из набора инструментов хирургический нож.
Молодой человек предоставил ему резать себя, не сказав ни слова и не выказав волнения, столь естественного для тех, кто готовится страдать.
«Он храбр, – подумал Ивенс. – я не предполагал этого, настолько он изящен, бледен… как женщина».
– Вот и конец, – произнес через несколько минут доктор, вытирая инструмент. Он смотрел на черную и густую кровь, которая текла из сделанного им разреза.
– Когда вы получили эту рану, вам плохо ее залечили.
– Я получил ее в море и почти не заботился о ней.
– Ну, так поблагодарите Бога, ибо у вас было 99 шансов из 100, чтобы умереть. Я навещу вас завтра, – сказал доктор, беря шляпу. – Теперь вы уже вне опасности.
Молодой человек грустно покачал головой.
Уходя, доктор Ивенс дал кое-какие указания коридорному. Эта предосторожность была не лишней, так как отдыхать в австралийских гостиницах неприятно даже совершенно здоровым людям, не говоря уже о больных.
Гостиница или отель принца Альберта была одной из самых лучших в Сент-Килде. Над входом ее висела вывеска, имевшая претензию представлять мужа королевы,[3] но напоминающая скорее О'Барду в роли доктора Шьендена. Внешний вид отеля обещал много, но внутреннее убранство не соответствовало ему. Скверные железные кровати, соломенные матрасы… Столы и стулья находились лишь в самых лучших номерах, и в них были еще кое-какие удобства. Отель был забит толпой разношерстных постояльцев.
Ивенс сказал, чтобы молодому больному отнесли попить. Парень, который им интересовался, принес чай, который обычно подают в Австралии. Полфунта чая кипятят несколько часов в литре воды, от этого образуется темная жидкость такой концентрации, что ею вполне можно писать.
Молодой иностранец испытывал сильную жажду, он попытался выпить это питье, но с отвращением отодвинул. Откинув голову назад, он закрыл глаза, желая если не спать, то хотя бы забыться или помечтать.
Он произвел на мистера Ивенса большое впечатление. Его голубые глаза были полны грусти и меланхолии. Было нетрудно догадаться, что независимо от физических страданий он испытывает сильные нравственные страдания, и что у него было, как метко говорят англичане, «разбитое сердце».
Доктора поразило мужество, с которым молодой человек перенес мучительную операцию.
«В добрый час, – сказал он себе, возвращаясь домой, – мне достался больной, у которого хватает твердости и который не нуждается в утешении».
Кроме того, поскольку бывают странные предчувствия, доктор, может быть, смутно предвидел, что этот иностранец окажется замешанным в важнейшие события его жизни.
Мы просим позволения у читателей оставить на несколько минут семью Ивенсов в том состоянии покоя, в котором она находится, чтобы познакомиться с человеком, возбудившим интерес доктора Ивенса.
Этот рассказ предоставит нам случай вывести на сцену новых персонажей, которые должны теперь появиться в нашем повествовании.
Те люди, что ведут драматическую жизнь в таких недавно открытых странах, как Австралия, и принадлежат к разным слоям общества. Нигде не встретишь более разительно отличающихся друг от друга нравов и характеров.
Молодого незнакомца звали Жоанн и он был бельгийцем по национальности. Родился он в Остенде, детство его протекало среди богатства, так как его отец содержал великолепный отель, служивший местом встречи съезжающихся из разных мест в сезон купания отдыхающих, все его постояльцы были из хорошего общества. Хозяева таких отелей ведут такой же образ жизни, что и останавливающиеся у них богатые господа. Они имеют по двадцать слуг, полных предупредительности, у них есть лошади, экипажи, красивая обстановка, они наряжаются в строгие черные костюмы с белыми галстуками.
У Жоанна было счастливое детство, хотя он потерял мать, когда был еще совсем маленьким, и довольно слабого здоровья, о нем заботились, как о девочке. До двадцати лет он вел беззаботную жизнь. Его единственным развлечением было насмехаться над скромными купальщиками и уплывать на их глазах далеко в море. Он никогда не ездил верхом, не держал в руках шпаги, щелканье пистолетного курка заставляло его вздрагивать. Он любил только море и в силу своих упражнений стал замечательным пловцом. Он спорил в скорости с барками и всегда выигрывал. Этим он заслужил репутацию знаменитости: женщины и дети указывали на него пальцами. Впрочем, он устраивал такие состязания не из самолюбия, а из-за любви к плаванию.