Как-то днем женщина сорока лет остановилась близ нее и стала непринужденно рассматривать ее, так как девушка ее не видела.
– Какой счастливый у нее возраст! – пробормотала подошедшая. – Она ест с таким аппетитом, что я испытываю желание тоже приняться за еду.
Она посмотрела вокруг, и, не увидя никого, задала себе вопрос: действительно ли такая молодая девушка странствует одна? Несмотря на то, что она была крепкой для своего возраста, заметно было, что она едва вышла из отрочества, черты ее лица не были изящны или правильны, но ее большие голубые глаза, которые окружали маленькие фиолетовые круги, вызванные усталостью, блестели живым огнем, ее рот был немного великоват, но когда она открывала его, то можно было видеть два ряда ровных и белых зубов. Ее светлые волосы оказались настолько густыми, что сбивали назад маленькую соломенную шляпку.
Ни одна из этих деталей не ускользнула от осмотра подошедшей женщины.
– Она очень мила, эта малышка, – сказала та себе. Если говорят о каком-то человеке, что он мил, это значит, что он приятен, а когда женщина так выразилась о другой женщине, это значит одно – «мы с ней поговорим».
Итак, незнакомка поднялась по склону рва и уселась рядом с молодой девушкой, которая, совершенно изумившись, с бисквитом в одной руке и изюмом в другой, спрашивала себя, откуда вдруг появилась эта некрасивая женщина со следами оспы на лице, со спутанными поседевшими волосами, с фигурой толстой и низенькой, но с живыми и добрыми глазами, взгляд которых свидетельствовал о ее расположении к ней.
– Что вы здесь делаете? – спросила она молодую девушку.
– Вы же видите – я ем и отдыхаю, – ответила та.
– Вы далеко идете, дитя мое?
– Нет, мадам, я почти пришла. Я добираюсь из Мельбурна до Балларэта.
– И я тоже, – отозвалась толстая женщина, которая хотела сделать попутчицу более разговорчивой, открыв ей свое имя и семейное положение. – Меня зовут мадам Жозеф, я француженка. Мой муж хороший человек, хоть у него нет никакого звания. Он храбр и честен. Сейчас он работает на приисках, а я иду туда, чтобы быть с ним. Тот, кто трудится там, должен хорошо питаться, чтобы восстанавливать свои силы. Я могла бы подработать, готовя пищу за плату для других старателей, но мне больше по душе кормить моего бедного мужа. Я уверена, что найду его очень изменившимся, похудевшим… У вас находятся на приисках родители?
– Нет, – ответила юная собеседница, качая головой и вздыхая, – мои родители остались в Англии.
– Как? – воскликнула мадам Жозеф, подскочив от изумления. – Кого же вы разыскиваете?
– Никого, – ответила молодая девушка, нагнувшись, чтобы взять из рва свои башмаки. Она пыталась надеть их, но распухшие ноги не могли в них влезть.
– Вот, – сказала она с грустью, говоря сама с собой. – Увидите, что я буду вынуждена заканчивать путь босая.
– Почему же? – поинтересовалась мадам Жозеф. – Ну-ка, моя малышка, вы меня заинтересовали. Расскажите мне, что вы идете делать на прииски и откуда вы приехали. И отчего вы хотите идти босая, когда у вас новые башмаки?
Юная путница, казалось, была не слишком расположена беседовать и рассказывать о себе первой встречной, но женщина спрашивала с таким добрым и искренним видом, что она не заставила ее ждать.
– Мадам, меня зовут Луиза Дэвис, мне семнадцать лет, родители мои живут в Лондоне. Я приплыла в Австралию на судне, которое вместе со мной перевозило семьсот эмигрантов.
Мадам Жозеф сначала удивилась, затем нахмурила брови и сморщила кончик носа, будто ей в голову пришла какая-то скверная мысль.
Луиза, возможно, догадалась об этом, так как продолжала более серьезно:
– Мои родители бедны, мадам, так бедны, что мой отец, чтобы забыть свою нищету… – Она понизила голос и, краснея, опустила голову. – Да, чтобы забыть о своей нищете, мой отец пристрастился к выпивке, опьянение часто увлекало его в драки, весьма жестокие и бурные, а потом он старался выместить на матери все удары, которые он получил. Он избивал всех нас. Я и моя сестра терпели это, но мама, такая робкая и слабая, приходила в отчаяние. Она умоляла нас искать средство заработать себе па жизнь. «Идите просить милостыню на улицу, – говорила она мне, – отец, обезумев от злости, когда-нибудь совсем прибьет вас. Господь, зная нашу бедность, простит вас. Идите, идите, мои бедные дети».
Моей сестре исполнилось тринадцать лет, мне было шестнадцать. Мы были еще слишком молоды, чтобы устроиться на какое-нибудь Место. Кроме того, – продолжала она еще тише, – моего отца все опасались. Нас не брали на работу, но лишь только мы являлись домой, он гнал нас прочь. Если он видел у нас в руках хлеб, то отнимал его, чтобы продать и купить себе вино или водку. Зато он в избытке потчевал нас ударами. Слезы матери и крики сестры приводили его в еще большую ярость. Тогда я отправилась к одной доброй даме и заклинала ее Господом Богом взять к себе мою сестру в полуслужанки-полукомпаньонки. Та согласилась. Что касается меня, то, поскольку я уже не была ребенком, я отважилась на смелое решение. Одна знакомая работница написала мне, что в Мельбурне женщины зарабатывают по фунту стерлингов в день и, если я отважусь на путешествие, то смогу ее отыскать довольно легко. Мать согласилась на мой отъезд, так как она думала, что я всюду буду менее несчастной, чем в родном доме. Отец также был доволен – я обещала ему высылать деньги. Он мне ссудил необходимую для путешествия сумму, и я верну ее ему, когда смогу. Во время плавания я не испытывала ни малейшего страха и была бы очень счастлива, если бы рядом со мной находились моя мать и младшая сестра.
Когда я прибыла в Мельбурн, то первым делом справилась о местопребывании прачки, написавшей мне письмо. Оказалось, что ее уже не было в городе – она отправилась на прииски, чтобы открыть там прачечную. Мне дали ее адрес и теперь я иду к ней.
– Бедная девочка! – пробормотала мадам Жозеф.
– Сейчас я присела здесь, потому что проголодалась и устала, – сказала Луиза, смеясь, – а, поскольку у меня мало денег и я не могу покупать мясо и хлеб, то довольствуюсь сухарями с изюмом – моя корзина к вашим услугам, если желаете. Что же касается моих башмаков, то это самая грустная часть моей истории. Представьте себе, что дама, у которой устроилась моя сестра, дала мне две пары башмаков незадолго до моего отъезда. Я износила одну пару, а другую берегла. Но за время путешествия я, как видно, выросла, это особенно стало заметно по ногам, а, может быть, они еще распухают от усталости. Теперь этим башмаки причиняют мне такую боль, что я вынуждена часто останавливаться. Раньше я их снимала на время, потом снова надевала, но в этот раз я уже не смогла их натянуть.
Она сделала усилие, но больно придавила палец, который пыталась всунуть в узкие башмаки.
– О, Боже мой, Боже мой! – вздохнула она, поднимая голову с безнадежным видом, – какая же я несчастная! Мне придется идти босиком. Видите, они еще совсем новые…
И бедная девушка протянула башмак своей соседке.
Правда, Луиза не обладала ножкой Золушки, но ее новые башмачки были красивой формы, и мадам Жозеф сказала с видом искренней грусти:
– О, это печально, очень печально! – Но вдруг она тихонько ойкнула и засмеялась: – В моей дорожной сумке есть башмаки моего мужа. Он оставил их мне для починки. Эти башмаки довольно легкие. Правда, они вам велики, но для ходьбы лучше слишком просторная обувь, чем тесная.
Луиза стала смеяться, но от предложения не отказалась.
– Ну, дайте мне руку, – сказала мадам Жозеф, – я вам помогу приладить башмаки моего мужа, а поскольку мы идем в одно место, мы можем разговаривать по дороге.