– Ты неблагоразумна, – возразила Эмерод, обнимая ее, – ты вся дрожишь, сама осложняешь свою болезнь. Подумай о родителях – ведь они так любят тебя. Постарайся все забыть.
Мелида подняла голову. Ее лицо было спокойным, только сердце билось учащенно.
– Забыть! – повторила она. – Разве такое забывается? Я и умирая не забуду это ни на минуту.
Никогда, казалось, путешествие не протекало так счастливо. Погода стояла великолепная, дул попутный ветерок. Семья Ивенсов одна представляла горестный контраст с окружающим великолепием и всеобщей радостью.
Мелида с каждым днем все больше бледнела и слабела.
Миссис Ивенс и Эмерод еще пытались тешить себя иллюзиями. Но доктор Ивенс находился в страшном беспокойстве и не осмеливался анализировать ее состояние, как врач-специалист, предчувствуя самое дурное.
Каждый день после полудня семья Ивенсов собиралась на палубе.
Печаль этой маленькой группы вызывала любопытство у всех.
Чувствовалось, что они очень несчастны, и это заставляло попутчиков быть по возможности предупредительными по отношению к ним.
Один из пассажиров особенно искал любой случай сблизиться с ними и всегда выказывал им большую симпатию.
Это был молодой человек лет тридцати, не питавший, по-видимому, никакой склонности к развлечениям, при помощи которых пассажиры старались убить время на борту и не проводил, как другие, целые дни за игрой в карты. Его взгляд был открытым и чистосердечным. Голову он держал высоко как человек, уверенный в себе и имеющий незапятнанную совесть. Черты его лица были правильны и очень красивы. Он был вдовцом. Черный строгий костюм, который он носил, и меланхолическая грусть, разлитая по его лицу, придавали особую серьезность его манере держаться.
Как очень воспитанный человек, он держался просто и любезно с дамами семейства Ивенс, но самому доктору неоднократно предлагал свою дружбу, к чему тот относился сдержанно.
Ивенс стал теперь недоверчив. Удар, нанесенный Максом, поразил его до глубины души. Он больше не был тем приветливым, открытым человеком, готовым раскрыть свое сердце перед всеми, кто приходил к нему. Разве не велико преступление тех, кто обманывает доверие? Они лишают иллюзий, а для легко ранимых людей жить без иллюзий все равно, что не жить.
Отвергнутый одной стороной, незнакомец решил завоевать Бижу. Ребенок отблагодарил его щедро за заботу доставить ему удовольствие: малышка столь сильно привязалась к нему, что Эмерод начала немножко ревновать. Но скоро она упрекнула себя за это чувство: было что-то подкупающее в манерах незнакомца. Он вел себя так приветливо и почтительно, что было невозможно не проникнуться к нему симпатией.
Жоанну поручили собрать о нем у капитана кое-какие сведения. В результате все только утвердились в хорошем мнении, которым прониклись с первого взгляда на него.
Его звали сэр Эдуард. Смерть отца призвала его в Англию, где молодого человека ждало громкое имя и большое наследство.
Однажды днем миссис Ивенс отправилась искать Бижу, которая играла на палубе со своим новым другом.
– Сударыня, – смеялся Эдуард, – я кончу тем, что украду у вас вашу дочь.
– Это не моя дочь, – ответила миссис Ивенс, – но будь она ею, я не могла бы любить ее больше, чем люблю.
Молодой человек задумался на минуту. Он знал, что дочери доктора не замужем и опасался задать нескромный вопрос. Но все же он не вытерпел:
– Значит, это девочка кого-то из ваших близких?
– Нет, – ответила миссис Ивенс, – это сирота, которую мы удочерили.
– О! – сказал молодой человек, целуя Бижу, – она вас так любит!
И он посадил девочку на руки миссис Ивенс. Бижу слабо сопротивлялась, не желая покидать своего друга.
– Смотрите-ка, вот неблагодарная! – возмутилась миссис Ивенс, почти рассердившись. Затем она удалилась с нею, осыпая ласковыми упреками, которые Бижу слушала не понимая, широко раскрыв глаза.
Месяц прошел со времени отплытия из Мельбурна. Все благоприятствовало плаванию. Ничто не предвещало неопытным глазам, что прекрасная погода может измениться.
Миссис Ивенс сидела на палубе рядом с Мелидой.
В нескольких шагах от них Эмерод, держа за руку отца, смотрела на волны, бившиеся о борт судна.
Ее глаза, когда она их поднимала, устремлялись на Мелиду. Она была так напугана ее худобой и апатичностью, что повернулась с отчаянием к отцу, как бы спрашивая у него ответа.
Отец понял ее немой вопрос.
– У меня еще есть надежда, дитя мое, – сказал он ей тихо. – Твоей сестре может помочь вид родной земли и встреча с Вильямом. Любовь явится для нее лучшим врачом. Нам осталось ждать не больше двух месяцев.
– Два месяца! – пробормотала Эмерод с горечью. – Это почти два века, когда страдаешь.
– Это правда, – согласился доктор, – но погода стоит отличная, море спокойное. Мы можем плыть вперед быстрее.
– Зато завтра мы будем нестись слишком быстро, – включился в разговор капитан, проходивший мимо них в этот момент. Он протянул руку к северо-западу. – Мы уберем паруса и, несмотря на это, нас помчит со скоростью пятнадцать узлов в час.
– Тем лучше, – обрадовался доктор. – Мы скорее приедем.
Миссис Ивенс побледнела.
16
Ураган. Последний туалет
Капитан не ошибся. Посреди ночи послышался сильный треск.
Через несколько минут яростно налетел ураган. Все сразу проснулись. Нет ничего более пугающего, чем пробудиться от сна из-за неистовства бури.
Услышать ночью, как ветер свистит и завывает, почувствовать колебания и толчки судна, которое то взлетает на гребень волны, то скользит в бездну, страдать, не зная, когда прекратится эта страшная качка, которая пугает вас и грозит переломать кости, – эти впечатления незабываемы для тех, кто плавал в южных морях, где порывы ветра столь внезапны и ужасны.
За несколько часов до этого мистер Ивенс призывал бурю как средство приплыть быстрее в Англию. Но его желание было слишком хорошо исполнено, и он стал теперь сомневаться в той опасной помощи, которую ураган нес его милой больной.
Как и у всех англичан, у Ивенса была привычка к морю. В юности он плавал на кораблях, но никогда он не испытывал ничего подобного.
Он наскоро оделся и вышел на палубу, чтобы самому убедиться в серьезной опасности.
Море бушевало. Волны вздымались, как огромные горы, и обрушивались то на палубу, то на борт судна, словно хотели его разбить.
Доктор схватился за снасть и смотрел на ураган.
Несмотря на свою озабоченность, он не мог не испытывать чувства восхищения и ужаса, следя взглядом за матросами, взбиравшимися на рею, как птицы на ветви ивы. Он видел, как они балансируют в воздухе, пытаясь схватить обрывки парусов, разорванных ветром.
В нескольких шагах от себя доктор заметил Эдуарда, наблюдавшего это волнующее зрелище.
Вдруг на трапе появилась Эмерод.
– Дайте мне вашу руку, отец, – попросила она. Эдуард поспешил к ней.
– Что ты здесь делаешь, дитя мое? – поразился доктор.
– Я ищу вас, отец. Мелида в ужасном состоянии!
– Вы очень храбры, мисс, – проговорил Эдуард, с восхищением глядя на нее.
– Любовь к сестре придает мне силы, – отозвалась девушка, стараясь приноровиться к качке и изгибая свой тонкий, как тростинка, стан.
Сами моряки едва могли сохранять равновесие.
В эту странную ночь было попеременно то мрачно, то светло в зависимости от ветра, который гнал по небу большие облака то закрывавшие, то вновь открывавшие луну.
Попадая из тени в лучи лунного света, Эмерод приобрела вид фантастического видения. Она не говорила больше, но Эдуард полагал, что еще слышит ее голос. Она уже спустилась в каюту, а он все еще смотрел на то место, где она стояла.