Передал обер-фельдфебель Штейнарт.
Принял фельдфебель Шпрингер».
Буквально на другой день после исчезновения Ильгена город всполошила новая сенсация: в здании верховного суда застрелили Альфреда Функа! На смерть одного из ближайших друзей «фюрера» некрологом «Судебный президент страны убит» откликнулся сам Кох. На похоронах обер-палача выступал Даргель. Сам чудом избежав возмездия, штатенпрезидент курил фимиам Функу, прикрепил к подушке орден, которым посмертно его удостоил Гитлер, и расточал угрозы против тех, кто «посмел» поднять руку на такого «доброго человека», каким был верховный судья. Но у народа было свое мнение об этом выродке.
Вскоре из сообщения ТАСС об этой акции узнал весь мир. Событие было столь невероятно, что оно сразу же обросло целым комом подробностей, догадок и предположений, порой далеких от истины.
К счастью, до нас дошел рассказ самого Кузнецова в том виде, в каком его сохранила память В. Ступина, присутствовавшего на «маяке» в то время, когда Грачев, возвратившись из Ровно, делился с боевыми товарищами подробностями «акции Функ».
— Расправа с фаворитом Гитлера, обер-фюрером СС Альфредом Функом, — рассказывал Николай Васильевич узкому кругу посвященных в его дела, — готовилась нами долго и тщательно. Коля Струтинский несколько раз выезжал на «позаимствованном» у немцев «адлере» к зданию суда, что на углу Парадной площади и Школьной улицы, высматривал поудобнее место для краткой стоянки и мгновенного старта автомашины. Ян Каминский изучал подходы к расположенной напротив суда парикмахерской, в которой Функ по утрам брился перед началом своей службы. Янек подружился с личным парикмахером генерала, бывшим польским офицером Анчаком, и посвятил его в замысел Грачева. Сам же Грачев, следуя пословице «прежде чем войти, подумай, как выйти», пытался проникнуть в здание суда, чтобы загодя изучить его внутреннюю планировку.
По вечерам отважные разведчики разрабатывали варианты плана действий, чертили схемы, спорили. Темпераментный Янек торопил события и предлагал пристрелить палача польского и украинского народов в парикмахерской. Это был самый простой из возможных вариантов. Шофер-лихач Струтинский советовал повторить первое удачное нападение на генерала Геля и ликвидировать Функа прямо на улице, когда тот будет идти из парикмахерской в суд.
Но от обоих вариантов Грачев отказался. План Янека таил в себе опасность для жизни парикмахера Анчака, его жены и малюток-близнецов. «Сами понимаете, — говорил Грачев, — на эти жертвы мы пойти не могли». Вариант Струтинского был заманчив, но такого людоеда, как Функ, хотелось казнить в самой его кровавой лаборатории. В этом был свой, так сказать символический, смысл. На том и порешили.
Дня за два до операции Грачеву наконец удалось с помощью гестаповского жетона пройти в здание суда и побродить по всем трем этажам этого поистине мертвого дома. Он отметил в памяти все входы, выходы, лестницы и коридоры.
Утром 16 ноября, в половине девятого, «адлер» остановился в ближайшем к зданию суда переулке. Струтинский остался за рулем, Янек занял наблюдательный пост у парикмахерской, а Грачев в форме гитлеровского офицера стал прохаживаться перед парадным подъездом суда.
— Скажите, Николай Васильевич, а что вы чувствовали, что думали в эти минуты? — спросил находившийся в тот день на «маяке» врач Цессарский, которого особенно занимали вопросы психологии подвига.
Грачев собрал лоб в горизонтальные морщинки:
— Чувствовал я почти то же, что и толстовский Пьер Безухов, когда он с пистолетом под полой кафтана бродил по улицам горящей Москвы с намерением убить Наполеона: потребность личной мести при сознании общего несчастья. Вспомните это место из «Войны и мира»: «Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть!» Но Пьеру акт возмездия представлялся неотделимым от акта самопожертвования: дескать, ну что же, берите, казните меня. Отсюда слабость в решительную минуту…
Тут Грачев смущенно оговорился, что, пожалуй, увлекся в своем сопоставлении. Исторические параллели, как известно, рискованны. Рискованна и эта параллель. Слишком уж различны были у толстовского Пьера и нашего Грачева объекты возмездия. Ведь Наполеон, хотя и был оккупантом, представлялся русской дворянской молодежи все же в ореоле романтического героя, овеянного мировой славой. А Гитлер и его приближенные вроде этого Функа — какая уж тут к черту романтика!
Над тяжелой челюстью Грачева шевельнулись желваки.