Анфиса Ивановна все это выслушала и вдруг почувствовала, что ей что-то подкатило под сердце, почему в ту же минуту оставила г. Знаменского и прямо отправилась к земскому фельдшеру Нирьюту. Осмотрев старуху, фельдшер объявил ей, что относительно ее здоровья положительно нет никакой опасности, что у нее просто легонькое спазматическое состояние аорты и что он даст ей амигдалину, от которого все это пройдет; относительно же крокодила Нирьют высказал свое удивление, что Мелитина Петровна продолжает купаться, и именно на том самом месте, где он постоянно шалит. При этом он совершенно основательно заметил, что если крокодил намеревался поглотить Асклипиодота, мужчину довольно рослого и плотного, то, по всей вероятности, поглотить даму для него будет несравненно легче, не говоря уже о том, что тело Мели-тины Петровны, как вообще дамское, без сомнения, нежнее и слаще грубого тела Асклипиодота. Анфиса Ивановна приняла капли, но, услыхав, что крокодилы глотают людей, поспешила уехать от фельдшера и снова завернула к отцу Ивану.
Подъехав к дому священника, она увидала у калитки Веденевну — старушку, вынянчившую детей отца Ивана, Старушка сидела на завалинке и, видимо, была не в духе.
— Веденевна, здравствуй! — проговорила Анфиса Ивановна.
— Здравствуйте, матушка! — ответила та.
— Что… не приехал ли?
— Приехал!.. Принесла нелегкая… — проворчала нянька.
— Повидаться бы мне с ним хотелось…
— Выбрали времечко — нечего сказать!
— А что?
— Да такой злющий приехал, что не знаю, с которого боку и подходить к нему…
Анфиса Ивановна перепугалась даже.
— Случилось разве что? — спросила она шепотом.
— А пес его знает, прости господи, — ответила нянька, И, подойдя к тарантасу, прибавила:
— Письмо какое-то, вишь, из Москвы получил и такой бунт поднял, что хоть святых вон выноси.
— Что же это за письмо такое?
— А уж этого не знаю, матушка… Знаю только, что когда письмо он прочел, так сейчас же бросился к сыну и давай кричать на него… Уж он кричал, кричал… Такой-то крик поднял, что я перепугалась даже, прибежала в комнату, а он меня чуть не в шею… «Вон! говорит: старая ведьма!.. Нечего сказать, вынянчила дитятку!» Да на меня с кулачищами.
Анфиса Ивановна побледнела, сердце ее забилось еще болезненнее, но тем не менее она все-таки решила повидаться с отцом Иваном.
— Хотелось бы мне молебен с водосвятием отслужить! — проговорила она: — сама видишь, какие времена-то переживаем…
— Последние времена, что и говорить! — проговорила нянька со вздохом.
— Бог знает, что случиться может! А как помолишься-то, все-таки на душе легче будет…
— Что же, зайдите, матушка… Может, теперь и остыл маленько…
Когда Анфиса Ивановна вошла в залу, священник был один и, заложив руки за спину, быстро ходил из угла в угол. При виде вошедшей Анфисы Ивановны он даже не остановился, не благословил ее по обыкновению, а только кивнул головой да рукою указал на стул.
Анфиса Ивановна молча уселась, вздохнула и только тогда, когда немного собралась с духом, спросила робко:
— Ты что это из угла в угол-то бегаешь! Укусил, что ли, тебя кто-нибудь?
— Укусил!
Анфиса Ивановна опустила голову, вздохнула и, немного помолчав, прошептала совершенно уже упавшим голосом:
— Дожили!
— Да-с, дожили! — повторил отец Иван, продолжая шагать по комнате. — Настали времена — нечего сказать!
— Как же быть-то теперь? — робко спросила старушка и устремила на отца Ивана умоляющий о спасении взор.
— Известно как! Терпеть приходится!.. Терпи…
— Терпи! — передразнила его Анфиса Ивановна и, недовольная таким ответом, даже ногой затопала. — Терпи! Отчего же прошлой зимой, когда волки двух лучших твоих овец зарезали, ты не терпел!.. Нет, ты, несмотря на свой сан, воспрещающий тебе убивать, за ружье ухватился и две ночи караулил волков на задворке!.. Ведь ты убил волка-то! а теперь терпение проповедуешь!..
— Да, терпение! — перебил ее с досадой отец Иван: — ибо теперь ружье ничего не поможет. Бога мы прогневили… вот он нас и наказует…
— Он же и помилует! — перебила его Анфиса Ивановна.
— Верно-с, а все-таки в ожидании… терпи!.. Вот я и терплю. Вам известно, весь век свой я прожил спокойно… всю жизнь свою посвящал труду, не ради себя, а ради детей своих… О них, о них заботился, а вышло, что дети не поняли этого. Я устраивал, созидал… а дети созданное разрушают! Родители ищут в детях утешения, благодарности, а дети, наоборот, приносят огорчения…