— Кто его знает зачем! — Мотя ничуть не обиделся на грубоватый окрик Аребина. — У меня, Владимир Николаевич, за время службы в армии сильно поднялось гражданское самосознание. Я исполнял свой воинский долг за рубежами нашей державы. Ох, чисто живут немцы! Ну, куда там! Не нам чета. Что в домах, что на улицах — ни соринки, блестит все: так они все вылизывают. Пьяные не колобродят, как у нас, песни не горланят… Первое время все было в диковинку, конечно — чужая страна! Да и немочки попадались на удивление хорошенькие, аккуратные, как пышечки. Жаль только, что в солдатском распорядке дня времени на девушек отпущено маловато!..
А потом тоска взяла, давит и давит на душу — мочи нет! Куда ни взглянешь, торчат острые коньки под красной черепицей да памятники понатыканы во всех местах — все больше Вильгельму дер Гроссе… Последнее время я уж глаз не подымал: хожу, под ногами глазами шарю, будто потерял что. И злой стал, того гляди на людей кидаться начну. Все норовил вырваться оттуда, рапорта писал — не помогли. Вот-вот было на рискованный шаг решился: хотел разбить витрину в магазине. Думал, осудят и отправят наверняка. Но не решился: солдатская гордость не позволила… Потом уж и срок наступил… Распрощался я — и ту-ту домой…
По дороге один сослуживец затуманил мне мозги: с какой радости, говорит, ты, Матвей, попрешься в деревню, ты, говорит, теперь не того полета птица, чтоб в глухомани приземляться. По заграницам поездил, свет повидал, зачем, говорит, тебе соваться опять в эту дыру? Запрягут, говорит, тебя в колхозе, и будешь ишачить от зари до зари. Какое в этом удовольствие?
И в самом деле, чего это я не видал в колхозе, городов, что ли, мало на нашей земле?.. И попал я, Владимир Николаевич, в Ейск, что на Азовском море, чистенький такой городок, курортный…
Прибыл я туда вечером, переночевал на вокзале, а утром отправился в военкомат в полной ефрейторской, форме, предъявляю документы: желаю обосновать здесь место жительства, прошу направить на работу. А мне говорят: мест нет и чтобы я ехал домой, в деревню. Нет, шалишь, думаю… Переночевал опять на вокзале и на другой день — в райком комсомола. Секретарь долго на меня глядел, долго думал, потом улыбнулся и написал записку, послал по одному адресу.
Ладно, иду… Прочитали там записку и направили во двор к одноглазому старику. Тот обошел вокруг меня, точно я столб какой. Очень хорошо, говорит, что ты в полной воинской форме. «Лошадь запрягать умеешь?» — спрашивает. Лошадь, вернее — старая кляча, тоже кривая оказалась, с бельмом. Запряг я ее в фургон. Старик сует мне в руки сачок на длинном шесте и говорит: «Поезжай на базар, лови собак для мыловарни. Тебя собаки не будут бояться, ты в форме…»
Мать честная! Вот так должность! Однако деваться некуда. Взял я сачок, влез на фургон, поехал на своей кляче на базар за собаками. Они, собаки, и вправду видно, уважение имеют к военным: не боятся, подпускают к себе. А я их цап сачком — и в фургон. Восемь штук зауздал. Одна попалась жирная, на коротеньких ножках, как свинка, породистая, с медалями. Пихнул и ее в ящик. А тут, как на грех, объявилась хозяйка, такая же жирная, тоже на коротеньких ножках. Как она заголосит на весь базар: отдай! Народ сбежался, милиционер засвистел, женщина с кулаками на меня: живодер, кричит, шкурник, разбойник! Я скорее поворачиваю клячу — и домой. Женщина не отстает, честит на всю улицу почем зря! Ну, отдал я ей собачку… за полсотню…
А в это время огромный рыжий кобель вырвался из ящика — и на меня! Зарычал, как волк, шерсть на хребте дыбом, глаза кровавые, клыки наружу… Ну, думаю, конец моей жизни, разорвет зверь — и ходу! Кобель нагнал меня, схватил всеми клыками за ефрейторское галифе и содрал. Напрочь! Едва отбился…
Однако за первый улов мне премия. Поселили меня с одноглазым в сторожке… В субботу принарядился, одеколоном опрыскался и подался в клуб на танцы.
В зале духовой оркестр гремит, девушек много. Подойти-то к ним уж я умею… Пристукнул каблуками по-ефрейторски: битте, фройлен!.. Приглашаю одну — отказалась. Устала, говорит, хотя танцы только начались… Пристукнул каблуками перед второй — та с другим пошла. И третья уклонилась… Что такое? Никогда со мной такого конфуза не бывало!
Ну, согласилась одна, не из первых красавиц, конечно… Я ее спрашиваю: что, мол, у вас девушки стеснительные такие или танцевать не любят? Она засмеялась: «Нет, — говорит, — девушки танцевать любят, но с вами не хотят, от вас, — говорит, — за версту псиной несет: все знают, что вы на базаре собак ловите…»
Как она мне это сказала, словно кипятком окатила: стою я посреди зала и ничего не вижу, свет затмило. Возненавидел я себя! Неужели, думаю, собак гонять лучше, чем хлеб сеять? И вот приехал домой…