Теперь Павел взбирался на ветлы осторожно, до ближних гнезд. Но ощущение радостной детской взволнованности схватывало за сердце с той же силой.
Мотя Тужеркин потешался, наблюдая, как Павел распластался на сучьях и руки его шарили в хворосте.
— Эй, гвардия! Видно, только и осталось, что штурмовать грачиные укрепления. Спускайся скорее! Дай птицам передышку — оглушили окаянные! — Мотя старался перекричать грачей, шея его побагровела от напряжения.
— Не ори, — отозвался Павел сверху, — птиц беспокоишь… Уйди в избу, видишь, не выносят твоего духу!..
— Вот еще! Буду я потакать грачиным капризам. Слезай!
Павел неловко повернулся, нога соскользнула с развилины; острый, как гвоздь, сучок распорол штанину. Мотя захохотал; Константин Данилыч, отставив черенок граблей, улыбался. Павел висел на руках, дрыгал ногами, отыскивая опору.
— Вот тебе и птички! — крикнул Мотя смеясь. — Залез в брюках, а спустишься в одних подштанниках. Они тебя до добра не доведут, хрястнешься с высоты-то, и каюк, станешь кособоким, как конюх Терентий. Это я тебе гарантирую.
Сойдя на землю, Павел отряхнул гимнастерку, потом, разглядывая дыру на штанах, виновато и смущенно покачал головой.
— Все из-за тебя, — хмуро сказал он Моте.
Константин Данилыч успокоил:
— Ничего, Павличек, мать залатает…
— Только успевай латать за вами, — проворчала мать; она шагнула через порог, поставила на крыльцо пустые ведра. — Вон какую дырищу пробухал… Эко, нашел забаву, словно дите малое… Достань воды. — И в знак своего недовольства сильно хлопнула дверью; звонко лязгнула щеколда.
Павел погладил оторванный лоскут и, как бы оправдываясь, проговорил деду:
— По пять яиц положили…
— Хорошо, — отозвался Константин Данилыч. — Стало быть, скоро сядут в гнезда…
Мотя Тужеркин посоветовал с насмешкой:
— Ты бы, Паша, прививку им сделал, грачам, чтобы они съедобные яйца несли, белые, без крапин. Пускай хоть не такие, как куриные, с голубиные хоть, и то польза… А то подложи им в гнезда десяточек куриных. Вот была бы потеха! В полночь на ветле кочета заголосят!
— Тебе самому прививку сделать следует, чтоб с носа крапины согнать, — проворчал Павел.
Тужеркин подхватил оживленно:
— На любую прививку решусь, любые жертвы приму, только бы избавиться мне от своих веснушек, они мне всю мужскую осанку портят. Я ведь и к профессорам по части красоты ходил — не помогли: наука, говорят, в этом деле бессильна, с чем, говорят, родился, с тем и умрешь. Я вот думаю, может, мне нос целиком заменить. Я слыхал, один киноартист заменил себе нос; был нос как нос, по-русски вздернутый, шалый, а теперь в полном ажуре: соорудили по-гречески, с горбинкой. Красота! Только после этого артиста того, говорят, снимать в кино перестали… Но ведь мне в кино не играть, в колхозе и греческий сойдет…
— Зря, Матвей, за границу тебя пускали, — сказал дед Константин Данилыч, протирая очки. — Брехать наловчился, что тебе лектор… Ох, попадешься кому-нибудь под горячую руку, заменят тебе нос без профессора за твою болтовню.
Павел окинул безмятежно улыбающегося Мотю суровым взглядом:
— Зачем притащился в такую рань?..
Мотя вспомнил цель своего прихода: рыжие брови взъерошились, губы сомкнулись в отважной решительности. Он с подозрением покосился на Константина Данилыча и накрыл плечо Павла огромной ручищей, подтолкнул за угол:
— Идем, расскажу.
Старик схватил Мотю за карман шинели.
— Ты, Матвей, для тайн не пригоден: просвечиваешь весь, как решето. Выкладывай, что принес. При мне.
Павел кивнул Моте: говори, мол. Тужеркин с недовольством наморщил утиный нос, согнав все веснушки к переносью, сказал старику с сокрушением:
— Тебе бы, дед Константин, сыщиком служить: глаза у тебя, даром что в очках, жалят насквозь. И бородка тоже вострая, словно пчелиное жало… — Потом он опять накрыл плечо Павла ладонью. — Слышь, Пашка, вчера вечером за скотным двором Кузька Кокуздов с кладовщиком Омутным сговаривались о чем-то. Я проходил мимо них в гараж… Кузьма сказал Омутному: все равно, говорит, конец… Омутной ему какую-то бумажку сунул. Потом к ним подошел сам Коптильников… Я всю ночь не спал, все гадал, что это был за военный совет, какую стратегию они намечали…