Когда воз был нагружен, Кокуздов притронул лошадь и позвал жену:
— Клавдия, поди сюда. — Жена, оглядываясь, подошла. — Садись на эту подводу, отъезжай. За мостом сверни в сторонку, обожди меня. Поедем в Собачий, обдерем просо, а в ночь на воскресенье — в Пороцкое, на базар…
— Ох, Кузя! — простонала женщина, словно предчувствуя беду.
— Не вздыхай! — прикрикнул Кокуздов. — Делай, что велят! Отъезжай.
Омутной и Кокуздов начали грузить второй воз. Когда они скрылись в амбаре, Павел толкнул Тужеркина, приказал:
— За мной!
Он выметнулся из-за веялки и в несколько прыжков очутился у амбара. Из двери выступал нагруженный мешком Кокуздов, Павел толкнул его внутрь амбара, тот, вскрикнув, упал вместе с мешком на пол. Павел судорожным движением нащупал скобу, захлопнув дверь, с надсадой крикнул Моте Тужеркину:
— Замок! Живей!
Мотя подал. Лязгнула дужка замка, щелкнул, поворачиваясь в скважине, ключ. Затем наступила мертвая тишина. Павел почувствовал каменную усталость, сел на бревнышко, где недавно дремал Фрол, вытер рукавом горячий, обильно вспотевший лоб. Оглушенный случившимся, Мотя Тужеркин тяжело, с хрипом отдувался.
Чуть в отдалении раскрылился в своем чапане изумленный сторож: не мог понять, откуда появились эти два молодца и что произошло. Наконец, осознав, Фрол скрипуче захныкал:
— Что же это вы делаете, а? Что это вы задумали? Что это за баловство?..
— Вот так баловство! — проговорил Мотя и закашлялся; кашлял долго, трубно, до слез, сотрясаясь всем телом; отдышавшись, вытирая глаза, сердито сказал Фролу: — У тебя из-под носа добро тянут, а ты молчишь, как дохлый сазан…
— Да ведь хозяева… — оправдывался сторож. — Откуда ж вы взялись?..
— Мы целую неделю охраняем тебя, старик, чтобы, кой грех, тебя не уволокли…
Дверь амбара загремела под глухими ударами.
— Матвей! — закричал Кокуздов, наклоняясь к дыре у порога. — Отопри! Не озоруй, слышишь? Отопри сейчас же!..
Павел, поднявшись, наказал Моте:
— Не отходи ни на шаг! Никого не подпускай! Я скоро вернусь.
За дверью Кокуздов проговорил с испугом:
— И Назаров здесь!..
Павел пошел от амбара быстрыми шагами, затем побежал, торопился к Аребину.
На все просьбы Кокуздова открыть дверь Мотя Тужеркин, посмеиваясь, отвечал хрипло:
— Чудные, право… Как я вас выпущу, если ключ находится у Пашки Назарова, в надежных гвардейских руках! Но если бы ключ был у меня, то все равно не отпер бы: зря я мерз тут, поджидая вас, голубчиков, зря я простужался? Каково мне, взводному запевале, с таким голосом жить? И потом совесть не дозволяет давать вам амнистию. Понимаешь, Кузьма, я, моя мать и другие люди голосовали за тебя, как за честного, а на поверку выходит, ты жулик. Вот если бы ты, Кузька, ударил меня по морде, тебя бы назвали хулиганом, а я дал бы тебе ответный удар по тому же месту. Но если ты ударишь младенца, то ты уже подлец — младенец сдачи тебе не даст. А теленочек — тоже ведь младенец. Ты у него крадешь последнюю горсть пищи. Что ему остается делать? Ноги протянуть… Подлец ты, Кузька! Я не желаю с тобой разговаривать, совесть протестует…
— Ну, погоди, дурак, чужеум, — пригрозил клокочущим от ненависти басом Омутной, — мы твою гнилую хибару пеплом покроем!
Мотя опять усмехнулся над злобной неразумностью пленных.
— Подожжете? Эка угроза! Ее давно пора подпалить, не жалко.
Первым к амбару подбежал своей неугомонной трусцой дед Константин Данилыч; блестя стеклами профессорских очков, сокрушенно качал головой.
— Ах злодеи!.. Ах проходимцы!..
Появился-Аребин с Орешиным. Павел Назаров подъехал на подводе вместе с женой Кокуздова. Насмерть перепуганная баба пронзительно выла, тыкаясь лбом в мешок с просом:
— Простите, люди добрые!.. И-и, простите, люди добрые!..
Собравшаяся у амбара толпа недружелюбно гудела:
— Отпирай, Павел. Выпускай их!..
Павел отдал ключ Орешину. Тот долго отпирал замок: ключ дрожал в руке, не попадал в скважину.
— Выходите, — сказал Орешин.
Пленные не выходили, амбарная дверь зияла черно и немо.
Люди все прибывали, толпясь поодаль, шумели, выкрикивали:
— Затаились, крысы!
— Боятся света божьего!..
— Батюшки, неужто так и застали?..
— Запереть их до милиции…
Орешин заглянул в амбар.
— Выходите, говорю!
Толпа примолкла. Порог перешагнул Кокуздов, пунцовый от стыда, потный, жалко съежившийся. Омутной перевалился тяжело, остановился, исподлобья озирая людей. В тишине прозвучал голос Натальи Алгашовой:
— И это люди?.. Недоноски!