— Верно, сынок, — тихонько одобрил Константин Данилыч; он с гордостью оглядел соседей. «Башковитый парень Пашка мой», — хотелось ему добавить.
— Партия, товарищ Назаров, всегда заботилась о завтрашнем дне, — прозвучал резкий и властный голос Прохорова. В толпе произошло короткое и молчаливое движение. — Партия, это всем известно, зорко смотрит в будущее, не забывая, конечно, и сегодняшних дел! Один из актов внимания партии к нашей колхозной жизни — это посылка в село на руководящие должности коммунистов городских и промышленных районов. К нам в район прибыл товарищ Аребин Владимир Николаевич. Райком партии и райисполком рекомендуют его вам, в вожаки вашего колхоза…
Аребин не без горечи отметил: «Вот так и были „рекомендованы“, а в сущности, назначены те двадцать восемь „вожаков“, о которых говорил Павел; попадались и знакомые колхозникам люди, а чаще совершенно неизвестные; попирались права, нарушалось незыблемое — демократия…» Аребин и себя причислял к таким же, к назначаемым.
Тучными слоями висел, колыхаясь над головами, зеленый дым — непременный спутник людских сборищ и раздумий. В помещении становилось все более сумрачно и тесно. Сердце Аребина билось гулкими рывками, удары звонко отдавались в ушах. Заранее заготовленная речь, с которой он намеревался обратиться к собранию, четкая, стройная и весомая, вдруг смялась, слова померкли — эти люди за минувшие годы наслушались речей немало. И теперь ему захотелось завоевать их доверие, чтобы они увидели в нем своего…
Конюх Терентий Рыжов, прижмурив глаз от дыма цигарки, спросил скрипучим голоском, с намеком:
— Скажи, Владимир Николаевич, только по-свойски, по-простому, с охоткой ли ехал к нам, или так, поневоле?
В тишине было слышно, как потрескивал фитиль в лампе. Аребин помедлил, придумывая, как лучше ответить, ладонью провел по глазам, словно ярче хотел разглядеть старика с хитрым прищуром.
— Нет, — признался он, — большой охоты я не испытывал. Поймите меня хорошо, товарищи. Очень трудно в тридцать пять лет начинать строить жизнь заново… Но вопрос встал так: если это необходимо для нашего общего дела, буду строить ее заново. Другого решения нет и быть не может.
— Конечно, нелегко! — вздохнул кто-то с явным сочувствием. — А жена-то твоя, видать, по-другому рассудила?..
— По-другому, — неохотно согласился Аребин.
— А ты не горюй, — долетел из глубины, от двери, задорный со смешком голос. — У нас девок хватает. Женим!..
Кое-кто несмело, как бы стыдливо рассмеялся. А Орешин, Коптильников и даже Прохоров невольно взглянули на Алгашову. Обернулся к ней и Павел Назаров.
Наталья уже не играла балованной улыбкой; пристально, серьезно следила она за Аребиным, и что-то испуганное, обреченное стояло в ее потемневших глазах.
Говорившего одернули:
— Сурьезный вопрос решается, а ты глупость свою выставляешь!.. В Москве родился или пришлый?
— Земляки мы, — ответил Аребин. — С Суры я. Еще до войны ушел на учебу в Тимирязевскую академию. Война помешала. Пришлось заканчивать учение после войны… Работал в сельскохозяйственном издательстве редактором. — Он опять провел ладонью по глазам, скрывая усмешку: вспомнил, сколько положили стараний, хлопот, труда — и он сам, и жена, и тесть, — чтобы не услали на периферию, сколько было встреч с какими-то влиятельными людьми, просьб…
— Как ни огибал нас, а завернуть пришлось…
— Как видите, пришлось.
— Судьба, Владимир Николаевич! — крикнул кто-то, смеясь.
— Тише! — Митька Просковьин поднял руку. — Я прошу слова. Хочу допытаться вот о чем… Скажи мне, пожалуйста, Владимир Николаевич, водочку потребляешь, чай?
— Водочку не пью, — спокойно заявил Аребин.
Митька изумленно закрутил головой.
— Неужто так и не пьешь? Чудно! — Он засмеялся. — Так мы тебя научим!
— Нет, не научите. — Аребин подался к Просковьину. — И запомни, Дмитрий: в пьяном виде в общественном месте при мне никто не появится.
Митька растерянно приоткрыл рот. Ему впервые ставили такие жесткие условия, и это его озадачило.
— Ну, а что ты со мной можешь сделать, если появлюсь? Удалишь с собрания? Эка беда! Заплачу, гляди-ка!..
Вступать с Просковьиным в спор и давать разъяснения о вреде алкоголя было бесполезно да и неуместно.
— Мы для тебя, Дмитрий, вытрезвитель построим, — пообещал Терентий Рыжов.
Митька ахнул: