— Боюсь, вы что-то напутали, голубчик, — с сожалением произносит он. — Ошибочно приняли меня за кого-то, и я даже знаю, за кого: за бездушного карьериста, которому нет дела до чужих судеб. Возможно, вы привыкли иметь дело именно с такими? Тогда мне вас искренне жаль.
— Так что за печаль? — огрызаюсь я. — Подпишите карту — и мы никогда больше не встретимся.
— Э, нет. Так не пойдет, — категорически заявляет он, и в прежде мягком голосе я улавливаю металлические нотки. — Ничего не дается легко и просто, голубчик. Вам ли не знать? Побег от проблемы так и останется побегом, но не ее решением.
— Мне нечего решать, — возражаю я.
— Вы, правда, так думаете? — улыбается доктор — вкрадчиво и хитро, словно он знает какую-то мою тайну.
И я вжимаюсь в спинку дивана: очередная паническая волна снова окатывает меня с головой. И я почему-то думаю о своем сне. О русалке с перерезанным горлом. И еще о том, что доктор, возможно, в чем-то прав. Когда тебя возбуждают мертвые девушки — это определенно проблема, приятель.
Я не знаю, что ответить ему и опускаю взгляд.
— Сделаем так, — говорит тогда доктор. — Я больше не стану утомлять вас разговорами, и тем более расспросами. Когда вы будете готовы — вы сами скажете мне об этом. Хорошо? Но только — я подчеркиваю! — когда захотите сами.
Я усмехаюсь, спрашиваю, не поднимая головы:
— А если я никогда не захочу?
— О! — пылко произносит он. — Вы захотите, — и добавляет. — Ведь будь иначе — вы бы не появились здесь, не так ли? Вы и ваши товарищи. И говоря «здесь» — я имею в виду не только свой кабинет. А и город. И общество в целом.
Молчу. Не знаю, что на это сказать. Сердце бьется тревожно и быстро, и я не могу его контролировать. И это пугает меня.
— Друг мой, я знаю таких, как вы, — говорит доктор. — У вас внутри огонь. Вы научились прятать его очень глубоко, но поверьте мне — я умею разглядеть пылающие души. И вы не успокоитесь, пока не завершите начатое. Я прав?
Ежусь. От его слов что-то поднимается во мне — я еще не могу подобрать этому чувству название. Но мне не нравится оно — у него горький привкус. Я долго думаю прежде, чем подобрать ответ. И он кажется мне довольно глупым, но пока это единственное, что я могу сказать ему.
— Так что вы будете делать теперь? — спрашиваю я.
— Ждать, — просто отвечает мне доктор. — И разговаривать о разных вещах. О погоде. О сладостях. О музыке. О несносных соседях. О натирающих ноги туфлях. Да мало ли найдется тем? А пока, — он снова подвигает мне хрустальную вазочку, — все же попробуйте мороженое. Ей богу, если вы не захотите — мне придется его выкинуть. А жалко.
Он вздыхает и протягивает мне еще и ложку. Я машинально ее беру и смотрю, как скользнувший из-под штор солнечный зайчик играет на ее полированной грани.
Возможно, это испытание не окажется таким уж невыносимым.
И с чего я паниковал?
Доктор не вскрыл меня ни ножом, ни словом. Вместо этого он бросил мне вызов. Его искренний интерес ко мне — не интерес экспериментатора, а интерес дуэлянта. А когда я пасовал перед схваткой?
К тому же, встреча с психотерапевтом наводит меня на мысль, что у Пола тоже был свой куратор. Возможно, он мог бы пролить свет на некоторые вопросы. И одно время я обдумываю, нельзя ли использовать в своих целях доктора с непроизносимым именем.
Соблазн очень велик.
Но какой бы удачной не казалась мысль о встрече с терапевтом Пола, я вскоре отбрасываю ее, как невозможную. У докторов есть свой кодекс и одним из пунктов в нем значится — обязательство неразглашения информации. Возможно, он и смог бы рассказать что-то полицейскому. Но не штатному лаборанту. Тем более — не васпе.
Значит, этот вариант отпадает.
Тогда что еще? Может, Пол тоже вел дневник?
Эта мысль кажется мне куда более здравой. Нужно поговорить с Рассом — и постараться попасть в оцепленную квартиру.
5 апреля, суббота
До Перехода я не общался с Рассом — его Улей не был подведомственен мне. Пересекаясь на заданиях, мы не обменивались и словом. У каждого — своя задача, своя территория и своя добыча. Я — офицер преторианской гвардии головного Улья. Какое мне дело до приграничья? Комендант пусть и значимая фигура в иерархии васпов, но — не преторианец. Он никогда не знал, каково это — постоянно слышать в голове тоскливый шепот Королевы, похожий на помехи в радиоэфире. И не узнает, каково это — навсегда остаться с пустотой вместо него.
Кошмары о смерти Королевы преследуют меня не реже, чем кошмары об убийствах.