— Почему он пошел к ней? А не ко мне? — вслух произношу я.
Это риторический вопрос. Ответа на него не жду, но Расс, тем не менее, отвечает:
— А что бы ты сделал? У тебя, конечно, чуть больше прав, чем у остальных. Непыльная работа и известность в определенных кругах. Но у людей куда больше возможностей и связей. Да и признай: не каждый рядовой решится добровольно подойти к преторианцу. А тем более к великому и ужасному Яну!
Расс смеется добродушно, а я ежусь и понимаю вдруг, как выгляжу большую часть времени в глазах собственных соплеменников. Даже когда они смогли забыть прошлое, перешагнуть через годы унижений и муштры, признать во мне лидера и пойти за мной — подсознательно они все равно продолжают опасаться меня. Я носил панцирь имаго. На мне — печать зверя. Я был оружием массового поражения. Подопытным насекомым, думающим, что он — бог. И те мгновенья пролетели, будто бредовый сон. Воспоминания — смутны и неприятны, и я отмахиваюсь от них, как от назойливой осы.
— Место женщины у плиты, а не в политике, — бормочу я.
Расс хохочет в голос и поднимает новый стакан.
— Тогда выпьем за перемены!
Мы пьем. А потом еще и еще. Потом Расс достает пожелтевшую тетрадку с замурзанными краями и начинает — с закатыванием глаз и завываниями, — зачитывать свои новые стихи. Я мало что понимаю в этом. Но делаю вид, что слушаю. Хотя мыслями нахожусь далеко. Я думаю о том, что ушло безвозвратно и больше не вернется никогда, как не вернется и Пол, похороненный где-то на окраине городского кладбища. Думаю о Си-Вай: Расс уверен, что именно они приложили руку к убийству Пола. Но так ли это целесообразно: убирать нас по одному? Сумев однажды накрыть все осиное гнездо, они смогут проделать это снова. Им куда проще доказать, что мы все те же подонки, и уничтожить всех, разом. Загнать в гетто, в лаборатории, откуда никто из нас не выйдет живым.
Думаю о благотворительном фонде и женщине, которая взялась решать проблемы васпов за спиной их непосредственного лидера. И это злит меня, несмотря на все открывшиеся перспективы. Теперь я могу подобрать название своему чувству: люди называют его «ревность».
В эту ночь я остаюсь ночевать у Расса. Пьяный васпа — слишком легкая добыча для того, кто может и сегодня дежурить возле моего дома. Если мне суждено погибнуть — то только на поле боя. Если начнется битва — я хочу быть впереди. И по возможности, в здравом уме и с твердой рукой. Ради Пола. Ради всех нас.
6 апреля, воскресенье
Предыдущая запись сделана сегодня, 6 апреля.
Записал сразу, как только вернулся домой. Не считаю вчерашнюю попойку с комендантом выдающимся событием. Но если берусь — довожу начатое до конца. А в рапортах я всегда крайне педантичен и четко соблюдаю хронологию.
Итак. Сейчас — четыре часа пополудни. Остаток дня я проведу дома. Моя голова похожа на улей, в котором по кругу носятся ополоумевшие осы. Во рту привкус отнюдь не меда. И я готов выпить всю воду, которая течет из моего крана — даже будь она трижды ржавая (что нередко случается в этом доме).
Сегодня я ставлю рекорд: в кои-то веки проспал за сутки не четыре, и не пять, и даже не семь часов, а целых одиннадцать! Ночью — у Расса, на полу. Днем — у себя дома… тоже на полу. Просто не дошел до кровати и упал там, где подкосились ноги. А еще я, конечно же, не принимал таблетки. Думаю, что именно поэтому мне приснились кошмары.
Нет, не те, что снятся мне обычно. В этом кошмаре было что-то особенно страшное, ирреальное, бредовое. Отбросившее меня на три года назад. Ко времени, когда я познал смерть, и принял ее, и переборол, как болезнь.
Обычно снег в Даре начинает таять где-то к концу апреля. За май он сходит полностью. Но, боги Эреба! Какой же длинной оказалась весна…
Каждый раз, погружаясь в беспамятство, я хочу проснуться через десять, двадцать, сорок часов. Или же не просыпаться вовсе. Пожалуй, это было бы наилучшим выходом. Но каждый раз, поднимая отяжелевшие веки, я понимаю, что прошли считанные минуты. Словно всего остального было недостаточно. Словно в наказание замедлилось и само время.
В короткие мгновенья забытья я вижу себя со стороны — идущего через буковые леса зверя. Солнце встает за хребтом, и земля трескается, крошится в пыль и пепел под моими стальными когтями. Я чувствую запах крови и невыносимой сладости — словно пропитанную кровью и жженым сахаром тряпку прижимают к самому носу. Тогда становится трудно дышать и появляется чувство падения — бесконечный полет в антрацитовую мглу, изъеденную воспаленными язвами пожаров.