А потом вспоминаю его посиневшее лицо и шею, стянутую ремнем.
Смерть не любит игр. Пощадив Пола в бою, она настигла его в однокомнатной квартире, в доме, подлежащем сносу. И я не отвечаю Торию. А просто распахиваю дверь и говорю ему:
— Идем.
И вхожу первым.
Тишина и запустение. Сладковатый запах, пропитавший стены — запах васпы. Или мертвеца. Что в нашем случае почти одно и то же.
Торий осматривается с опаской. Аккуратно прикрывает за собой дверь — он предусмотрительно надел резиновые перчатки, но все равно следы, оставляемые в пыли, расскажут, что в квартире были посторонние.
— Здесь его нашли, — говорю я, и останавливаюсь перед дверью в ванную.
Не знаю, интересно ли это Торию. Но он останавливается тоже и смотрит на дверную ручку. Тени ложатся на нее, будто темные отметины от ремня. Мне кажется, я вижу царапины на двери, оставленные Полом в последней отчаянной борьбе за жизнь. Но это только облупившаяся краска.
Я толкаю дверь — она открывается бесшумно. Ванна обложена кафелем. Кое-где плитка сбита. Раковина заляпана следами мыла и зубной пасты. На зеркале — пенные потеки.
Вижу, как морщится Торий — он известный чистюля. Но также знаю, что и васпы обычно соблюдают чистоту и стерильность. Иначе не выжить в условиях постоянных тренировок и пыток. Тем удивительнее мне видеть небрежность в квартире бывшего преторианца. Возможно, Пол куда-то торопился? Или его дух ослаб настолько, что на поддержание чистоты просто не оставалось сил?
Торий все еще стоит с кислой миной на лице. И мне вдруг хочется причинить ему боль — если не физическую, то хотя бы моральную. Пол спас его тогда, в Улье. Торий в неоплатном долгу перед ним. Он не должен смотреть вот так, со смешанным чувством отвращения и жалости.
— Ты осмотришь ванную и кухню, — говорю я.
И злорадствую, когда лицо профессора скисает еще сильнее.
— С чего вдруг? — спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
— Самые простые места. Вряд ли Пол хранил здесь что-то ценное.
— А ты?
— Я осмотрю спальню, — делаю паузу, гляжу на профессора в упор, потом говорю:
— Но если тебе нравится копаться в чужих носках — можем поменяться. Только не забудь про ящик с трусами.
— Я осмотрю здесь, — поспешно произносит Торий.
Я позволяю себе улыбнуться, только когда покидаю ванную. Людьми слишком легко манипулировать. Торием — особенно.
— Если найдешь вдруг порножурналы, — доносится мне вслед, — не утаивай от меня. Это может пролить свет на увлечения Пола.
Я притормаживаю на полпути, начинаю оборачиваться, чтобы ответить на шпильку. Но Торий уже как ни в чем не бывало роется в шкафчике с лекарствами. Что ж, один-один. Тем более, квартира покойного — не лучшее место для упражнений в остроумии.
Комната Пола обставлена скудно. Шкаф для вещей, кровать, стол и пара стульев. Из окна видна улица — по ней проезжают машины, обдавая тротуары грязной водой из луж. Прохожих почти нет: прав старик, в такую погоду и собаку на улицу не выгонят. К окну я стараюсь близко не подходить, мало ли, кому взбредет в голову глянуть наверх.
Сначала я осматриваю письменный стол и книжные полки. Там ничего нет, кроме старых инструкций, автомобильных схем и разного рода технической литературы. Я тщательно пролистываю каждую книгу, каждый блокнот, но не нахожу ничего. Работа есть работа. Точно также у меня лежат журналы по биологии и химии, некоторые даже с автографом Тория — там напечатаны его статьи, которые я обычно не читаю. Единственное, что заинтересовывает меня — записная книжка. Скачущим мелким почерком Пола туда занесены имена и телефоны клиентов и работников станции техобслуживания. Ее я кладу в карман. Никаких предсмертных записок нет. Никаких следов борьбы. Разве что на протертом линолеуме чернеют следы, оставленные чьими-то подошвами. Возможно, у Пола были друзья? Возможно, приходили к нему гости? Отметины мог оставить, кто угодно. В том числе и сам Пол.
Быстро осматриваю кровать — она заправлена аккуратно, по-военному, как учили в Даре. Постельное белье не новое, но чистое. Металлическая сетка чуть провисает. Сюда нечего спрятать. Остается шкаф.
Вещей у Пола немного. Впрочем, как и у меня самого. Я раздвигаю в сторону пару рубашек, свитер, потертую кожаную куртку — явно с чужого плеча. И вздрагиваю, натыкаясь на гладкий металл пряжек. Отодвигаю вещи в стороны: в глубине шкафа висит преторианский китель. В полумраке ткань кажется не красной, а скорее черной, поперечные погоны поблескивают тускло и безжизненно — всего лишь отблески былого величия. Точно такой же мундир висит и у меня. Да и у всех выживших преторианцев.