В нашем распоряжении имеется письменное свидетельство Евнапия, не слишкомто привлекательного языческого автора того времени: «И тогда они ввели в святые места тех, кого принято называть монахами, которые внешне походят на людей, но живут подобно свиньям; они не таясь совершили десять тысяч непередаваемых словами злодеяний. Презирая святыни, они почитают себя благочестивыми. Деспотичная власть оказалась в руках всех этих людей в черных одеждах, которые старались совершать свое непотребство прямо на людях… Даже в Канопе появились монахи, обратившие свою жизнь в рабское служение, но даже как рабы они были плохи, ибо не служили подлинным богам».[368]
Новый монастырь, получивший название Метанойя («Покаяние»), вероятно, задумывался, как своего рода символ обращения язычников. В прологе к греческому Vita Prima Пахомия говорится о «возрастающем покаянии язычников в Церкви, в то время как епископы вели их к Богу в соответствии с учением апостолов»;[369] не исключено, что слова эти были написаны именно в это время. Папирус шестого века содержит рассказ о посещении старым Орсисием Феофила после получения им письма, в котором епископ просит его принести с собою Житие (но не Жития) Пахомия и Феодора;[370] хотя названный рассказ и полон легенд шестого века, эта деталь, возможно, является указанием на принятое традицией происхождение Vita Prima. Вне всяких сомнений, Феофил намеревался снабдить новый монастырь корпусом грекоязычной пахомианской литературы, значимость которой стала куда большей после того, как обители стали появляться в районах со смешанным населением. «Послание епископа Аммона» было написано в течение года или двух — в это время Диоскор уже стал епископом Даманхура, а Евагрий (если только мы не ошибаемся, приписывая De Oratione ему, а не Нилу)[371] успел процитировать один из его фрагментов (умер же Евагрий в 399 году). Устав и «Послания» Пахомия и Феодора, а также «Завещание» Орсисия также были переведены на греческий; и именно с греческого языка (на котором уцелела только более поздняя подборка) в 404 году Иероним переводил их на латинский язык для нужд латиноязычных монахов Канопа.
Как мы уже сказали, Феофил искал расположения монашества. Однако налицо и определенные признаки того, что монахи вели себя достаточно сдержанно. Существует история о посещении Феофилом Скита, один из старцев которого (текст называет его именем Памво, однако великий Памво к этому времени уже почил, к тому же и жил он не в Скитской пустыни) отказался разговаривать с ним: «Если ему не приносит пользы мое молчание, ему не помогут и мои слова».[372] Арсений пережил Феофила; когда именно последний посещал Скит (а он побывал там дважды) и встречался с Арсением остается неизвестным. При первой встрече Феофил хотел услышать от него слово. После продолжительного молчания Арсений спросил: «А сдержишь ли ты его?» Услышав утвердительный ответ, он сказал: «Услышишь об Арсении, не приближайся к нему».[373]При втором посещении Феофил отправил вперед своего человека, желая узнать, откроет ли ему Арсений, и получил следующий ответ: «Придешь открою; если открою тебе открою и другим; да вот только жить я здесь [после этого] не стану».[374]
Оставшихся двоих Длинных Братьев Феофил перевел в Александрию с тем, чтобы они помогали ему в делах управления церковью, однако по прошествии какогото времени они предпочли отойти отдел и вернуться в пустыню.[375]
Тем временем в Иерусалиме молодой монах Иоанн сменил (произошло это в 386 году) на епископском посту Кирилла. В Вифлееме и на Елеонской горе образованные монахи с согласия епископа руководствовались при изучении Писания трудами Оригена. Однако Епифанию, ревниво относившемуся ко всему происходящему в Палестине, это сразу же не понравилось. Все, что казалось ему непонятным, он почитал за ересь. Он осуждал антропоморфизм некоторых еретиков, однако до некоторой степени склонялся к нему и сам.[376] Как мы увидим в дальнейшем, необразованное монашество оказывало ему поддержку. Приписываемый Господу аграфон: «Ты видел брата своего, ты видел своего Бога» (Thou hast seen thy brother, thou hast seen thy God) лежал в основе их духовности;[377] перейти от этой великой христианской истины к грубому очеловечиванию Божества было совсем несложно.
370
Der Papyruscodex saec. VI VII der Philippsbibliothek in Cheltenham ,ed. Crum, Strasburg. 1915, S. 41 (translation pp. 656).