Мученичеством Петра, папы Александрийского, которое мы будем датировать 25 ноября 312 года, завершилось последнее крупное гонение.[1] Константин уже вошел в Рим победителем, и вскоре Максимин Дайя, управлявший тогда Египтом, вынужден был принять политику прочих императоров. Через несколько месяцев Максимина, потерявшего незадолго до этого в войне с Лицинием и Малую Азию, и все свое войско, не стало.
Отправной точкой для нас могут служить три события этого столь важного во многих отношениях 313 года. В Александрии, согласно преданию, новый папа Александрийский Александр (непосредственный преемник Петра Ахилла пережил его всего на пять месяцев) в годовщину мученичества Петра увидел на берегу детей, играющих в церковь, и, поразившись поведению мальчика, исполнявшего роль епископа, сделал его своим домочадцем.[2] В Среднем Египте стареющий аскет (ему было уже за пятьдесят), страшившийся славы, дожидался на берегу Нила корабля, желая удалиться туда, где его не знали, но Дух повелел ему отправиться в трехдневное странствие по пустыни вместе с сарацинами, и вот неподалеку от Красного моря у подножия горы он нашел уединенный оазис.[3] В Верхнем Египте молодой рекрут, уволенный со службы после поражения Максимина, принял крещение в Хенобоскионе.[4]
Афанасий, Антоний, Пахомий епископ и богослов, анахорет, настоятель киновии. Когда в начале своего епископского служения Афанасий отправился на лодке в Фиваиду, за ним наблюдал с берега спрятавшийся среди монахов Пахомий,[5] с Антонием же Афанасий беседовал, по меньшей мере, один раз, когда тот в 338 году прибыл в Александрию.[6] Пахомий и Антоний никогда не встречались друг с другом. Тем не менее, взаимное доверие названных трех лиц имело огромное значение не только для их современников, живших в Египте, но и для всей последующей истории вселенской Церкви, ибо именно в эту пору, по Божьей воле, монашество стало неотъемлемой составной частью организма Церкви.
Ученикам Пахомия запомнились его слова: «Среди людей нашего поколения, живущих в Египте, я вижу три главы, которые по милости Божией процветают на благо всех сведущих: епископ Афанасий, готовый отдать жизнь за Веру Христову, авва Антоний, являющий собою совершенный образец отшельнической жизни, и эта Община, примеру которой должны следовать все те, кто, исполняя Божью волю, желает собирать души и заботиться о них до той поры, пока они не станут совершенными».[7]
О самом Афанасии мы будем говорить здесь лишь мимоходом. Однако не следует забывать, что оставившие мир монахи помнили и молились о нем, ибо знали о его брани и не сомневались в том, что через него александрийской епископской кафедрой управляет сам Господь.[8] Когда же политическая необходимость заставила Афанасия покинуть мир, и он стал делить с ними долгое безмолвие пустыни, Афанасий занялся написанием жития почившего незадолго до этого преподобного Антония, даровав нам ставший классическим духовным произведением великий манифест монашества, повлиявший на весь христианский мир уже через несколько лет после написания.[9]
* * *
Мы привыкли считать, что «обращение» Империи привело к расцвету монашества, однако, в этой связи полезно напомнить, что к тому времени, когда герой Афанасия ушел во внутреннюю пустыню, а случилось это в 313 году, он уже в течение нескольких десятилетий вел жизнь отшельника. Он родился при Деции (около 251 г.), а при Домиции Аврелиане, когда у христиан возникла иллюзорная надежда на скорый мир, будучи сиротою двадцати лет от роду, услышал в храме воскресное Евангелие, определившее ход всей его дальнейшей жизни: «Лще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим,… и гряди в след Мене…» (Мф. 19, 21).[10]
Антоний послушно выполняет это повеление и раздает вырученные от продажи имущества деньги, оставив небольшую сумму для сестры, однако, придя в храм, слышит такие слова Евангелия: «Непецытеся… наутрей» (Мф. 6,34). Он отдает остаток денег, отправляет свою сестру в обитель девственниц («парфенон») и поселяется в старом хлеву, который находился в нижней части сада его прежнего дома.
Подобное поприще он избирает не первым. Неподалеку находился старый отшельник, гдето поодаль жили и Другие пустынники, к которым он мог обращаться за советом. Однако «в Египте немногочисленны еще были монастыри, и инок вовсе не знал великой пустыни, всякий же из намеревавшихся внимать себе подвизался, уединившись не вдали от своего селения».
1
Eusebius. Η. Ε. VII, 32, 31. Обычно мученичество Петра, архиепископа Александрийского, датируется 311 годом. Однако Лолор и Оултон (Lawlor and Oulton. Vol. II. pp. 2645) приводят ряд серьезных аргументов в пользу того, что здесь следует говорить именно о 312 г. Более ранняя дата относится скорее к началу, а не к окончанию последней волны гонений Максимина, вследствие чего эпитет священномученика Петра «конец (печать) мучеников» в этом случае теряет свой смысл. История, которая, по мнению Тельфера (Telfer Anal. Boll. LXVII, 11730), стала основой Passio S. Petri, наводит на мысль о том, что его казнь являлась отдельным актом в то время, как христиане уже радовались прекращению гонений, и не вызывает особого доверия.
4
Vita Prima Pachomii (=G'), c.5 (Halkin, S. Pachomii Vitae Graecae, p. 4) [здесь и далее см. А.Л. Хосроев, Пахомий Великий. СПб, 2004, стр. 187288].
8
Ibid, с. 31 (in MS. Athen, 1015; cf. Vita Altera, с. 27); с. 94 (p. 63, 1418); Epistula Ammonis, с. 12 (p. 103. 234).
9
В V.A. с. 82 Афанасий относится к видению Антония, в котором тот видел мулов, оскверняющих алтарь, как к предуказанию того, «что теперь, как скоты, неразумно делают ариане». Тем самым, речь, скорее всего, идет о 356—361 гг., когда Афанасий скрывался в Египте при Констанции.